– Уважаемые пассажиры! Начинается регистрация билетов на рейс ЮТ шестьдесят пять девятнадцать Екатеринбург-Стамбул, стойки регистрации восемнадцать, девятнадцать и двадцать, терминал А. Уважаемые пассажиры…
Анна Иосифовна вздохнула, приподнялась на цыпочки и чмокнула мужа в щеку. Он хотел обнять, но она отстранилась и, опустив голову, принялась трогать указательным пальцем пуговицу на его рубашке, третья сверху как раз была на уровне ее лица.
Евгений Германович с высоты своего немаленького роста полюбовался на рыжую макушку, выждал приличную для обиженной стороны паузу и проявил великодушие:
– Да ладно уж, поезжай. Чай оно не в первый раз, проживу. Скайп нам в помощь.
Но натирание пуговицы продолжалось, поэтому Евгений Германович перешел ко второму пункту:
– Ань, ну ладно, подстриглась и подстриглась. Отрастут. За месяц как раз и отрастут. Вернешься и будешь хвостики завязывать.
Представив супругу с двумя недлинными, торчащими в разные стороны рыжими хвостиками, он хмыкнул – с нее станется.
Пуговицу поскребли ногтем, из чего Евгений Германович привычно сделал вывод, что список прегрешений неожиданным отъездом и новой прической не ограничивается.
– Что еще? Рыжик, я больше ничего придумать не могу, скажи уже словами, а то мне возиться, пришивать. Ты как маленькая…
Впрочем, подумал он, она и есть маленькая, ни на каких каблуках ему до подбородка не достает. И привычно растрогался:
– Рыжик, перестань! Я заранее на все согласен. Да-да-да. Все?
Жена наконец подняла голову, и он удивился: в глазах стояли злые слезы, одно движение ресниц – и прольются прозрачными дорожками.
– Я тебя просила не провожать! Просила?! Как всегда, не послушал, лишь бы все по-своему сделать!
– А чемодан? – растерялся он в ответ на ее злость. – Он же тяжелее тебя!
– Пофиг! – отрезала супруга, в трудные моменты жизни легко переходившая к лексике, которую категорически запрещала своим студентам в музыкальном училище. – В общем, так. Я с тобой поговорить хотела, но не смогла, потому что…
Слезы все-таки пролились, и она резким злым движением смахнула их куда-то к ушам – новые длинные серьги удивленно звякнули.
– Аня… Возьми платок… – совсем растерялся Евгений Германович и полез в карман. – Потом скажешь, ведь не конец света.
– Вот именно конец света как раз хорошо встречать в Иерусалиме, поближе к раздаче, – съязвила Анна.
Теперь она смотрела ему в лицо. Глаза были темные, даже зрачков не видно, блестящие, уже сухие.
– Я. Написала. Тебе. Письмо, – раздельно, будто диктуя, сказала она. – На пианино. Придешь – прочитаешь.
– Разрешите идти? – Евгений Германович рассердился и поэтому слегка согнулся, наклонил голову набок и изобразил почтительное ожидание. Он совершенно не понимал, что нашло на жену. Сто раз он ее провожал в аэропорту и никогда она не устраивала таких странных сцен. Хотя, надо сказать, она в последнее время вообще вела себя странно, и главное – ничего не объясняла.
– Иди. Давно пора, – неожиданно усталым голосом сказала Анна Иосифовна. – И мне давно пора.
Она повернулась, толкнула чемодан на колесиках с такой силой, что он уехал вперед, и через пару секунд скрылась за раздвижными стеклянными дверями с надписью «Пункт пропуска».
Весьма удивленный таким поворотом событий, Евгений Германович взъерошил волосы на макушке, посмотрел по сторонам, покачался с носков на пятки, но так и не придя в результате этих манипуляций ни к какому выводу, отправился к выходу. Чудны дела твои, Господи.
Да, он еще на табло посмотрел – шестнадцать сорок две, пятое августа, понедельник, температура плюс двадцать один градус. Удачно получилось, ведь не всегда человек точно знает, во сколько и при какой температуре воздуха заканчивается его жизнь.
На пороге Евгения Германовича встретил кот. Кота звали по-разному. Хозяин – всегда Тихоном или Тишкой, самое то для приличного кота. Хозяйка по-разному, под хорошее настроение или при гостях говорила – Кот или Эйтыидисюда. А если что не по ней, такое бывало гораздо чаще, то звала Тихоном Хренниковым или Заберисвоегоидиота. Длинновато, конечно, зато сразу понятно, чего следует ожидать. А также то, что Анна Иосифовна терпеть не могла данного кота и творчество его тезки композитора Хренникова. Кот с композитором лично знаком не был, но товарищу по несчастью сочувствовал, хозяйке платил высокомерным презрением и ни на одну из четырех кличек принципиально не отзывался. Ждал, когда хозяин позовет – Тишка, мол, ну иди сюда, не слышишь, что ли? Слышу, бегу, вот он я, мр-р-ряу, тебе подставить ушко или спинку? Чеши на здоровье, не жалко.
Для встречи любимого хозяина был предусмотрен ритуал, которым оба никогда не пренебрегали: кот в два прыжка взбирался Евгению Германовичу на плечи, терся об щеку и изучал принесенные с улицы запахи, будто новости в свежей газете просматривал. Хозяин терпеливо ждал, потом говорил – хороший, хороший зверь, осторожно спускал на пол и гладил по выгнутой пушистой спине. Хозяйка при этом всегда фыркала и говорила – какая гадость, вечно у тебя шерсть на одежде. Иногда кот пытался представить себе, что будет, если он вот так взберется на плечи хозяйке, тут то ему и одного прыжка хватит, невысоко. И тоже фыркал, потому что он с юмором был кот, понимающий.
