Посвящается следователям правоохранительных органов, людям, которых я знал, любил и люблю
I
Пятьдесят второй заканчивался тревожно, тяжело, а эти последние месяцы года особенно. Словно кошки скребли душу. Как ни скрывали, а сверху, из Министерства госбезопасности, в «контору» доходили страшные слухи – вождь болен! Теперь уже по-настоящему. И безнадёжно. Жуткое предчувствие, казалось, висло в воздухе. А чего?.. Когда?.. Никто толком ни звука.
Полковник Ахапкин не выдержал, тайком умчался в командировку, хотя бы что-то… там… у соседей в Сталинграде разузнать. Там всё ближе.
И тут случилось это. У самих. Да такое! Передавали друг другу на ухо, с придыханием, как глухой глухому, не веря до конца: в «конторе» труп! Рано утром нашли. Начальник отдела майор Савелий Подымайко в собственном кабинете!.. В петле! Почему?.. Сам?.. И надо же, как назло, в отсутствии начальника! Зам, подполковник Баклей, с пистолетом в руке, чуть не стреляя, как в атаку, пронёсся туда, в кабинет. За ним оперуполномоченный капитан Минин с очумелыми глазами, пунцовый дежурный и прочий народ, кто со своими делами поторопившись, загодя пришёл. Вон он!.. На полу так и сидит, раскорячив ноги, прямо за дверью…
Минин ремень перерезал выше головы под самой дверной ручкой, чтобы петлю не потревожить и голову покойника аккуратно ему же на плечо прислонил. Вчера ещё вихрастая, сейчас она с белым лицом и синими губами, словно картонная маска, безразлично взирала на всех белёсыми зрачками.
– Глаза-то открыты! – вскрикнул истерично кто-то из женщин.
– Может, ещё жив? – вырвалось у кого-то следом совсем ни к месту.
– Какой там… – Минин ладошкой веки покойнику закрыл. – Остыл. Несколько часов, как минимум.
– Ты где был? – заорал вдруг Баклей, и его лицо краской налилось, задрожал весь перед капитаном с пистолетом.
– Я?
– Ты, ты! Вы же с ним вчерась весь день о чём-то калякали в кабинете. Разбирали чёрт-те что. Я заглядывал, забегал!..
Минин плечами пожал.
– Чего тебе трепался твой начальничек?
– Вы пистолетик-то убрали бы, Нестор Семёнович. – Минин нож сложил, в карман сунул.
– Что?
– Пальнёт – ещё жертва будет.
– Ты это брось, капитан! – снова заорал, срываясь на высокой ноте подполковник. – Вместе пили?
– Я с обеда от него как вышел, так и не видел больше.
– И что?
– А обсуждали-то?.. Он про пацанву ту… деревенскую делился. Которыми ему Ахапкин поручил заниматься.
– И всё?
– Вы про это?.. – Минин демонстративно помахал рукой у самых губ покойника, потом лениво приподнялся, чуть ли не в лицо подполковнику сам выдохнул от всей души. – Обижаете, Нестор Семёнович.
– Тогда чего же? – смутился Баклей, стушевался от дерзкого оборота.
– Осмотр надо организовать. Протокол. И медиков вызвать, – полез за папиросками Минин.
– Занимайся, – подполковник только теперь про пистолет в руке вспомнил, повертел его, как вещь инородную, выматерился, в кобуру сунул. – Чтоб всё по форме. Я пойду в Сталинград звонить.
И, ссутулившись, развернулся, заспешил, заторопился к себе на верхний этаж. На ходу уже бросил через плечо:
– Помощь нужна?
– А вот, Петрович, если что, – кивнул Минин на дежурного и уже собравшимся хмуро бросил: – Расходились бы, товарищи.
Часа через два тело увезли. И весь день в коридорах никого. Жались по кабинетам. В «конторе» как вымерло. А ночью собрались на отшибе у оперуполномоченного капитана госбезопасности Минина. Здесь, на окраине города, пусто, собака какая забрешет, за версту слыхать. Хозяин в доме один-одинёшенек, своих схоронил давно, но обвык, справляется, в комнатах чисто, а по углам темно, кто туда полезет.
Трое за столом как раз и уместились. Сам хозяин и два лейтенанта: щупленький очкарик Квасницкий и здоровяк Жмотов. Все в форме, при наградах, у кого имелись, – как положено. Едва огляделись, усевшись, здоровяк вздрогнул: из верхнего угла, прожигая насквозь, подозрительно следили чёрные глаза с бледного лика.
– Икона, – поёжился Минин. – Самому каждый раз не по себе. От прежних жильцов ещё. Всё снять надо, а некогда. Прибежишь переспать и забываешь.
Керосиновая лампа то и дело коптила, метался жалкий язычок пламени, потому как не сиделось то одному, то другому. Всё вскакивали, дёргались по пустякам: то для закуси харч забыли выложить, то за стаканами, хотя и уселись уже. А там у Минина самого вдруг сомнения – и темень чёртова за окном, а кургузая занавеска всё ж не закрывала, не прятала свет, и с улицы брёх собачий по ушам бьёт, да ещё муха проклятущая. Откуда?.. Зимой!.. Уже передохли все или уснули, а эта допекла занудным противным жужжанием, а главное – отчаянными бросками на стекло.
Минин всё же не усидел, вскочил, скрипнув протезом, к дверям в прихожку побежал, опять ему мерещилось.
– Да пришибёшь ты её? – взвизгнул лейтенант Квасницкий. – Все жилы вытянула.
– А то, – расстегнув китель и опустившись для удобства на корточки к низкому подоконнику, полез корявыми огромными ручищами Жмотов за занавеску.
И муха смолкла.
– Ну вот.
– А то, – Жмотов поднял лапу для обозрения, на лапище виднелось алое свежее пятнышко. – Глянь, кровь. Она же, как комар, нашу кровушку попивала.
