Итак, друзья, приступим понемногу,
Хотя в душе моей шевелится немного страх.
Мне надоела проза. С помощью Господней,
Всю жизнь мою я опишу в стихах.
Родился я в Москве – в тридцать четвертом,
Мой верный друг жена – в тридцать седьмом.
Года промчались вихрем быстролетным.
А как прошли года, я опишу пером.
Когда я был мальчишкою трехлетним,
И чувства страха не было совсем во мне,
Родители мои тогда в одежде спали,
Дрожа душой и телом в беспокойном сне.
Повсюду и везде сновали по Москве фургоны,
Что на боках своих простые надписи несли.
То «Мясо-Хлеб», то «Овощи», то «Фрукты-Воды»,
А в них спресованно стояли зеки-москвичи.
Искали крамолу по всем углам,
Искали там, «где конь и не валялся»,
А оказалось – вот он, таракан.
Одним плевком вождя убить собрался.
Москва была не та, которую мы знаем,
Машину личную и думать не моги,
Полуторки тогда дровами отоплялись,
Своими дизелями бревна жгли.
А сталинский кошмар средневековья
Здесь описать совсем не мой удел,
Об этом Галич пел, стихом прожег Высоцкий,
И Солженицын описать пером сумел.
И жил СССР, страх внутрь себя загнав,
В геометрической прогрессии текла людей посадка,
И если б не вмешался тут Господь,
Страна ушла вся б в землю без остатка.
Генералиссимуса гений безграничным был —
На целый мир такой пытался цирк устроить,
Чтобы младенец на младенца доносил,
А невиновный должен был свои грехи утроить.
Из льдин домкратом самодельным вынули корабль,
Со страшной глубины – хоть смейся или плачь,
А из Москвы в Нью-Йорк дыру заделали коловоротом,
Как указал усатый наш палач.
Еще отмечен был один народный подвиг,
Не крик стоял на улицах, а вой.
Когда на Полюсе спасли собачую упряжку,
А с нею чукчу с мерзлой незаконною женой.
С утра до вечера сплошной «ура» гремел,
Как Гризодубова с известным вместе Леваневским
В советском самолете океан пересекли,
А вышли не одни, а с маленьким секретом вместе.
Вот так десятилетьями дурачили народ,
В те страшные года, которые уж позабыли,
«Усатый» избежал осиновый свой кол,
Хотя на этот кол его бы и сейчас не посадили.
И в семьдесят четыре не возьму я в толк никак,
Как все прощается убийце-фарисею,
За что был на кресте распят Иисус Христос,
За правду-мать, которую он сеял?
Родительским крылом прикрыт был, слава Богу,
И с папой, мамой проживал спокойно дни,
Не знал того, что в дальнюю дорогу
Мешочки с сухарями припасли они.
И в этой вот стране – свободной и прекрасной.
Ведь мало палачу еще смешных забав,
Он в бедную семью ворвался, кровожадный,
От матери одно крыло он отрубил, отца забрав.
И вот с одним крылом, как раненая птаха,
С такою жизни тьмой сражалась птица-мать,
Чтоб вырастить меня и сделать человеком,
И в детский дом, когда придут, чтоб не отдать.
Шли трудные года, и шла война, но, слава Богу
В дом к нам уж не пришел усатый Вор,
Он больше нам не пересек дорогу,
Так здравствуй, наш московский двор!
О, наш московский двор – мы были обогреты,
