Осторожные шаги не вспугнули бы и самого чуткого зверька. Темный силуэт отделился от конюшни, неслышно преодолел несколько шагов, отделявших его от здания станции. Время и погода не пощадили стены, штукатурка отваливается кусками, фасад напоминает кожу трупа, неделю пролежавшего под палящим солнцем. Тонкие, ломкие пластинки светлеют среди камней, которыми мощен двор, неизвестный чуть замешкался, опасаясь выдать себя хрустом под подошвами. Ночью в пустыне даже шорох слышен далеко окрест.
Часовой дремлет, сидя на ящике и прислонившись к стене, на коленях лежит винтовка. Неизвестный подкрался сбоку, осторожно потянул за ствол. Часовой всхрапнул, забормотал протестующе, но не проснулся. Ладонь соскользнула с приклада, неизвестный выпрямился. Нож покинул ножны с характерным шорохом.
– Апачи!!!
Часовой встрепенулся, ладонь дернулась в поисках оружия и замерла – перед глазами в лунном свете поблескивает широкий клинок ножа Боуи, размером похожего на короткий меч. Через мгновение острие качнулось и исчезло из поля зрения, лишь после этого часовой отважился выдохнуть и повернуть голову.
– Джим! Иди ты к дьяволу с такими шутками!
– Ты бы уже ему грехи свои перечислял, будь на моем месте самый завалящий индеец, – засмеялся приятель, убирая нож в ножны. – Видел бы ты свою рожу! Готов спорить на пять долларов, твои подштанники сейчас единственный источник влаги на сорок миль вокруг.
Стукнула дверь, из проема показалось дуло дробовика, а затем и лысая голова с редкими островками волос за ушами. Не обнаружив апачей, смотритель станции разразился такой отборной бранью, что даже сверчки умолкли, заслушавшись.
– Джим, опять ты со своими дурацкими шутками? – наконец, смог сформулировать вопрос смотритель.
– Почему дурацкими? – обиделся Джим. – А Эрику смешно, правда ведь?
Эрик промолчал, не желая ввязываться в заведомо проигрышный спор. Снова ругнувшись напоследок, смотритель скрылся внутри.
– Нервный он какой-то, – сказал Джим, понизив голос. – Наверное, это из-за лысины. Да точно из-за лысины, вот мой дядя Эрл, когда начал лысеть, тот вообще орал, как пьяный индеец.
– Станешь тут нервным, когда апачи вот-вот полезут через забор, – пробормотал Эрик.
– Перестань, провода могло оборвать по куче причин. То, что ты не можешь послать телеграмму мамочке, не значит, что вокруг полчища апачей.
– Тогда зачем эти дежурства?
– Ну… возможно, босс решил, что мы не отрабатываем зарплату. Дилижансов-то не было уже неделю, вот нам и осталось, что в картишки… напомни, шляпу, что на тебе, ты мне еще не проиграл?
– Ты жульничаешь, – буркнул Эрик.
– А ты?
– Ну… и я. Немного. Но ты больше.
– Зависть – достояние недалеких умов, мой друг, но я тебя прощаю. – Джим покровительственно похлопал приятеля по плечу и направился к двери. Эрик зло посмотрел вслед. Настроение, и без того паршивое, испортилось окончательно. Хочется кого-нибудь убить.
Сунув озябшие ладони подмышки, он с тоской огляделся. Из стены над головой выдаются торцы балок, поддерживающих плоскую крышу здания, на одной висит почти потухшая лампа. Скудного, трепещущего света едва хватает, чтобы отвоевать у ночи часть двора, обнесенного каменной оградой по грудь взрослому человеку, но прямо за ней клубится сумрак. Где-то в отдалении тоскливо взвыл койот.
