Когда перед женским праздником шестьдесят шестого у семьи Ерофеевых появился на свет долгожданный ребенок, радости родителей не было предела.
Супруги пять лет тщетно корпели над зачатием, но надежды заиметь ребенка с завидным постоянством разбивались, как морская волна о прибрежные камни, заставив молодых даже немного охладеть друг к другу. Без всякого основания, по устоявшейся в то время традиции в этом семейном несчастье виновной считалась мама, которая и не пыталась оправдываться, откладывая в долгий ящик поход к доктору для установления точной причины своего бесплодия.
И вот теперь в семье появилась она – крохотная девчушка, которая, смешно корча рожицу, искала губами груди матери, всегда готовые вскормить ее животворящим материнским молоком, что весьма умиляло и радовало молодую семью.
Когда родильница выписалась из больницы, на третий день отец семейства твердо заявил, что дочку следует назвать Людмилой. Мама не возражала, хотя и знала, что так звали первую любовь мужа, существование которой последний тщательно скрывал от жены. Но что скроешь от умной и догадливой женщины?!
Родители души не чаяли в ребенке, любовно называя ее Милой или Милочкой, а в пылу особой нежности и Милюсенькой.
Девочка росла хорошенькой: ангельское личико, рыжие волнистые волосы, шустрый и веселый нрав…
Так ступила на свет прелестная девочка с огненными волосами, которой сверху было предначертано стать роковой искусительницей, за обладание которой не один мужчина положит свою голову на плаху, ни на секунду не задумываясь о занесенном топоре.
Когда Миле было чуть менее двух лет и волосы приобрели окончательный родной цвет, в один из вечеров, когда малышка, без умолку болтая о чем-то своем на понятном только ей языке, носилась по квартире, между мужем и женой произошел разговор следующего содержания:
– Настя, в кого она такая рыженькая? Я брюнет, а ты блондинка, а девочка – ни то и ни се…
– Не знаю, Леша. Наверное, в твоем или в моем роду когда-то были рыжие, откуда и унаследовала она окрас волос. Говорят же, что некоторые признаки человеку передаются через поколения, иногда у белой пары совсем неожиданно рождается черненький ребенок. Все потому, что какая-либо женщина в незапамятные времена согрешила с африканцем, при этом родив белого ребенка, а дети или внуки того ребенка могут быть и черненькими.
– Не знаю, не знаю, – в задумчивости произнес муж. – Надо поспрошать бабку, может быть, она знает про наших рыжих родственников. Да и тебе не помешало бы поинтересоваться у своей родни.
– Обязательно поинтересуюсь, – нахмурилась женщина, притянув и прижав к груди ребенка. – Какая разница, какого цвета у нее волосы?
– А ты полюбопытствуй, полюбопытствуй, – резко бросил муж, быстро удаляясь на кухню.
Женщина с отрешенным видом осталась сидеть на месте, крепко прижимая к груди дочку, пока та не стала брыкаться и освобождаться из крепких объятий матери.
С этого времени отношения между супругами стали портиться, муж перестал уже так любовно тискать дочку, часто являлся домой в пьяном виде и устраивал скандалы, всегда намекая, что воспитывает чужого ребенка. Мама всеми силами пыталась сохранить семью, но женским сердцем чувствовала, что беда неумолимо приближается и достаточно маленького толчка, чтобы она приключилась. И этот толчок нагрянул в виде соседки Анисии, вездесущей и всезнающей бабки, которую все побаивались и всячески избегали с ней встречи, дабы не услышать очередную порцию грязи в отношении кого-нибудь из соседей.
В один из вечеров отец семейства Ерофеевых, нетрезво ступая, зашел в полумрак подъезда и лицом к лицу столкнулся с Анисией.
– Уйди, нечистая! – от неожиданности вскрикнул мужчина, широко размахнув рукой. – Почто человека пугаешь?!
– А что, мне уже нельзя ходить по подъезду? – прошипела старуха. – А ты, Лексей, все пьешь?
– Тебя не спрашивал! – резко ответил Ерофеев, напирая на старуху, которая преградила дорогу. – Дома воспитывают, на работе воспитывают, не хватало мне еще одного наставника!
– Постой, Лексей, об этом хочу с тобой поговорить, о семье твоей…
– А зачем сдалась тебе моя семья? – угрожающе высказался мужчина. – Хочешь излить какую-то гадость?
– Почему обязательно гадость-то, – обиженно хмыкнула старуха. – Вижу, что мучаешься, парень, и потому хочу кое-что подсказать. О ребенке вашем…
– При чем тут ребенок?! – процедил сквозь зубы Ерофеев, схватив ее за ворот халата. – Выкладывай, что ты хотела этим сказать!
– А то, что дочь не твоя, ты знаешь? Или догадываешься? – вопрошая, ухмыльнулась старуха, вонзив свои ногти в руки Ерофеева. – Отпусти же, люди увидят! Сейчас все растолкую, а ты сам решай, верить мне или нет.
