Опять учусь у Вас, учитель дорогой,
Все называть своими именами.
Пусть кто-то хочет и идет иной тропой.
А я опять, опять иду за Вами.
Сосен синие верхушки.
Край, cнегами занесенный.
На стекле лежат узоры.
Стынет леса полоса.
Здесь когда-то ехал Пушкин,
Кучерявый, возбужденный…
Подъезжая под Ижоры,
Он взглянул на небеса.
На портрет А. Пушкина кисти Тропинина
Вполоборота. Тихий взгляд.
Пространство дышит только им.
Полузапахнутый халат,
Волос кудрявых черный нимб.
Но видно – душу грусть томит,
Боль за усмешкою встает.
И след поэзии хранит
Всей позы легкий поворот.
Голодный Петербург, пристанище поэтов —
Собака, Обезьянник, Дом Искусств
О, как красив закат поэзии расцвета!
О, изощренность слов!
О первозданность чувств!
Холодный Петербург. Пророческие бредни.
Влюбленность. Гениальность. Грань эпох.
И тусклый свет от ламп в мистической передней.
В волшебный Петербург, в его весенний вздох
Войти, чтобы понять трагедию распада.
Свобода. Нищета. Разруха. Светлый миг.
И бродит Мандельштам там по дорожкам сада.
Последний Петербург. Его прощальный крик.
Он получил свою отставку
От этой жизни наконец.
Не в ссылку новую отправку,
Он получил покой, певец.
Елизавете Алексевне
Не нужно больше хлопотать.
Он получил свое спасенье,
Не дописав свою тетрадь.
В раскатах молнии и грома
Ушла мятежная душа.
Кавказа светлая истома
Все также будет хороша.
Но кто его сравнится силе?
Он будет встречен, как поэт,
В небесной вымытой России,
Там, где собрался весь наш свет.
…я буду снова я
Простой идиец, задремавший
В священный вечер у ручья
Н. С. Гумилев
Хорошо умирал Гумилев.
Спокойно сигарету докурил до конца.
Даже вызвал восхищение пару слов
У какого-то стрелявшего молодца.
В пику выстрелу окурок летел.
Зря вы думали убить, жизнь ничья.
Он очнулся в тишине, где присел,
Тот индиец, задремавший у ручья.
Пожарила сыну котлеты
И богу вернула билет,
Как ты обещала. Но где ты,
Марина, и как там тот свет?
Потом уже Але сказала
Про тяжкий и длительный путь.
Марина, c какого вокзала
Приехать к тебе как-нибудь?
Вот краски и книги, а выше – портреты,
И так же ступенька дрожит и скрипит.
И море сиренево-синего цвета.
И зеркала глянец. Спокойно глядит,
Чуть – чуть улыбаясь, царевна поэта.
А рядом Марина, наверно, сидит.
Но где же хозяин, что даст мне советы,
Певец Киммерии? Хозяин молчит.
В музеях есть что-то печальное. Лето
Разбилось о берег, курортный гранит.
О прошлом душа моя всхлипнула где-то
И, ханским огнем опаляясь, горит.
Но там, на скале его профиль… Ответы
Спроси у природы. Она их хранит.
Опять меня обступаете, тени —
Поэты ушедших лет.
Вы – пройденные ступени,
Вы – пойманный в руку свет.
А я же стремлюсь к иному,
Что выше иной головы.
Зачем же меня до дому
Опять провожаете вы?
Ведь слово «поэт» не больше
Мне значит, чем «есть» и «пить».
Зачем же в свой легкий почерк
Вы просите приходить?
Летите своей богемой,
Гордитесь своей красой,
Cеребряный век не гений,
А просто танцор босой.
Взята его трудная веха,
Где он оставил свой след.
А в снах Золотого века
Любой будет назван «поэт».
Я лучше буду статуей,
Той Дафной в Эрмитаже.
Пока еще не дерево,
Но с листьями в душе.
Быть плачущей, бледнеющей
Я не хочу и даже
Я не хочу быть женщиной уже.
Я лучше буду строчками,
Cтихом поющим, cтонущим,
Пока еще не мастерским,
Но все-таки – живым.
Я лучше буду мальчиком,
Беспомощным и тонущим,
На дно морей коричневых,
Туда, где черный дым.
Я не желаю об локоть
Касаться с видом спящего
Горячею и жаждущей
Вниманья головой.
Я лучше буду облаком
Пространства уходящего,
Я лучше буду маленькой
Летающей луной.
Я лучше буду по полу
Лучом там, где захочется,
Чертить свои холодные,
Прозрачные круги.
Вот подойдете к окнам вы.
Там спутник одиночества.
И, наконец, помирятся
Вчерашние враги.
Все молчите. Все потом.
Кто-то где-то строит дом.
Искры красные летят.
Город тайною объят.
Занесенные ступени.
Синь окна.
И прохожие,
как тени.
И луна.
И не плакать. И довольно.
Просто вечер. Просто больно.
Пора становиться плохой,
Глаза, поднимая, как лопасть,
C осенней ночной шелухой
Спускаться в какую-то пропасть.
Пора возвращаться в свой дом
И больше своей не казаться.
Бордовым и синим крылом
К другому крылу прикасаться.
Заплакать и долго болеть
Святого Лаврентия взглядом.
Пора на скамейке сидеть
Под ярким живым листопадом.