Метроном сухо отстукивал ритм. Раз, два, три, четыре, раз два, три, четыре. Голова раскалывалась. Я решила – надо прекращать этот кошмар. Встала из-за рояля и поплелась на кухню – принять таблетку от головной боли. Черт побери! Завтра репетиция, а я совсем расклеилась. Эта проклятая простуда совершенно не дает мне работать!
Я работаю музыкантом. Слово «работаю» не совсем подходит для моей профессии. Но я не знаю, как сказать по-другому.
Я обожаю музыку. И через месяц у меня важный концерт. У меня много концертов, но этот – особенный – я впервые буду играть со знаменитым оркестром в одном из самых лучших залов. Я мечтала об этом всю жизнь.
Зажмуриваю глаза и представляю себе, как это будет. Вот я выхожу на сцену, вот сажусь за рояль, вот дирижер взмахивает палочкой, и потом… Потом я ничего не буду помнить – это я точно знаю. Так было уже много раз. Я погружаюсь в музыку, и весь мир просто перестает существовать.
А когда я очнусь, то пойму, что меня разбудили аплодисменты зрителей. Но это все будет через месяц. А теперь я долблю рояль и выхожу из себя от ноющей противной боли, от слабости во всем теле и прочих прелестей поселившегося во мне гриппа.
Я начинаю все сначала. А ведь это Шостакович! Второй концерт для рояля с оркестром. И это вам не шуточки!
Когда я училась в музыкальной школе, я не любила Шостаковича. Он мне казался сухим и заморочным. Позже, в музыкальном училище, я стала понимать, что здесь что-то не так – что-то не так с этими странными нотными текстами, видимо, мне просто надо было до них дозреть. Шостакович – это не детская музыка. Он – как маслины, надо однажды понять их вкус, и потом уже невозможно оторваться.
Так произошло и со мной. Много лет назад, когда я впервые учила Второй концерт Шостаковича наизусть, я проклинала все и вся. «Ну как можно писать такую немелодичную музыку!» – возмущалась я. Но постепенно процесс захватил меня. Я увлеклась и неожиданно влюбилась в эти странные аккорды, октавы и какие-то инопланетные всплески звуков. Они явили мне свою необычную сущность, свою необузданную мощь, я вдруг поняла скрытый в этой музыке смысл. И стала – как и положено любому музыканту – ярой поклонницей великого композитора.
Через полчаса головная боль медленно сошла на нет и стало понятно, что у меня, наконец, получается что-то похожее на Шостаковича. Я обрадовалась, воспрянула духом, и этот прилив детского энтузиазма вылился в виртуозный пассаж. Теперь я была очень довольна собой. Ну, наконец-то! Я встала, сделала несколько энергичных движений, разминая затекшую спину, и снова села за рояль. Тэк-с! Теперь можно и поработать в полную силу.
Но этому не суждено было сбыться. В дверь настойчиво позвонили примерно пять раз подряд. Я чертыхнулась – кого там принесла нелегкая! Мое настроение снова испортилось. Я поплелась к двери и машинально спросила:
– Кто там?
Получив стандартный ответ:
– Слесарь, из ЖЭКА. Плановая проверка счетчиков, – я спокойно открыла дверь и сказала:
– Проходите, пожалуйста. – Больше я ничего сказать не успела.
Сознание медленно возвращалось ко мне. Оно осторожно ощупывало меня своими разумными щупальцами, решая, стоит ли вообще связываться с моим телом. В моей голове звучали какофонические хоры, били громогласные литавры одновременно с барабанами Папуа – Новой Гвинеи. Я еще некоторое время послушала этот странный оркестр и вдруг поняла, что где-то лежу. Я открыла газа и действительно обнаружила себя лежащей на полу в моей собственной прихожей. Тело слегка затекло от неудобной позы, а еще здесь было абсолютно темно. Значит, на дворе была ночь. А я села к роялю в районе обеда. «Это же сколько я здесь валяюсь!» – удивилась я.
Во рту сохранился сладковатый привкус какой-то химической дряни. Я пошевелила руками, потом ногами – все было на месте. Я попробовала восстановить события. После некоторых усилий мне это удалось – вопреки расхожим советам, я открыла дверь неизвестно кому и получила в лицо дозу чего-то вонючего.
Я еще немножко полежала на полу. Дикие оркестры в моей голове почти умолкли, и голова теперь была как новенькая и не болела ничуточки! Да и признаков гриппа я теперь совсем не ощущала. Никакого першения в горле, никакой ломоты в суставах. Видимо, организм, испытав сильный стресс, от неожиданности взял и выздоровел сам, без всякой посторонней помощи. Так бывает – я где-то читала.
Я освоила четвереньки, отдохнула, а потом аккуратно, по стеночке вернулась в свое привычное положение человека прямоходящего. Сейчас я, конечно, держалась не очень прямо, но все же! Голова предательски начала кружиться и, чтобы не рухнуть, я осела на тумбочку. На тумбочке стоял телефон. Примерно с минуту я тупо его разглядывала. Но потом все же сообразила, что с помощью этого нехитрого устройства могу сообщить миру о своих трудностях. Я набрала номер моей лучшей подруги Машки. Через восемь гудков сонный голос в трубке задал резонный вопрос:
