Начну книгу забавных воспоминаний о продвижении текстов на литературных сайтах и в издательствах, с самых первых своих литературных эпизодов, которые мне сразу показали, что причастность к писательству – это уважение и гонения. То есть, всегда могут похвалить, а могут дать очень болезненный афронт. Потому, всегда надо быть готовым и к первому, и ко второму, ибо, слово – не воробей, вылетит – не поймаешь, а написанного пером, не вырубишь топором. Написал, будь добр – отвечай за слова. Так-то. Но я этого не знал, и прыгнул в литературную пучину, лишь от того, что ценил красоту.
Изначально, с детства, у меня была тяга к прекрасному. Я хотел быть биологом или зоологом, так как жизнь замечательна во всех её проявлениях. А что прекраснее природы? У каждого замирает сердце при виде пейзажей. Мы умиляемся от зверушек и рыбок. Всё такое «ми-ми-ми»! Я зарисовывал в альбом зверьков и головастиков, записывал их повадки. И вскоре оказалось, что образы, переданные словами, куда интереснее нарисованных!
Литература захватила мой мятежный разум! И так сильно, что уже в девять лет я сочинил матершинное стихотворение. Мне уже столько лет, а я до сих пор его помню (все помнят своё первое: первый поцелуй, первый секс, первый успех).
Хоть в аннотации указано, что книга содержит нецензурную брать, я передам содержание этого четверостишья литературными словами: «Пенис и Вагина играли в поезда. Пенис споткнулся, в Вагину воткнулся!». Ну, в оригинальном тексте пенис обозначен словом на букву х…, а вагина на букву п… Крепкие такие, народные слова. Мне тогда показалось таким ярким и насыщенным моё творение, что я немедленно записал стих для читателей на задней стене кирпичного, оштукатуренного и побелённого гаража перед соседней пятиэтажкой.
Происходило это в начале восьмидесятых прошлого столетия. При написании присутствовала вся наша мелкая «банда», державшая район из двух многоквартирных домов – шестеро ребят и трое девчонок погодков. Стих всем очень понравился.
Вот они – первая слава и уважение, не за напористость и физическую силу, а за неординарную мозговую активность! Это дорогого стоит!
Дело было в славном городе Семипалатинске. Там ещё великий поэт казахского народа родился. Абай… Ну, и я…
За тягу к литературе я пострадал уже через год. Как говорили мудрецы: «Поэт в России больше, чем поэт!». Мне было десять лет, я уже учился в восьмилетней школе, старой, построенной из огромных чёрных брёвен. И было это в славном городе Вилюйске, Якутской АССР. Там ещё писатель Чернышевский ссылку отбывал. Во, как судьба бросала! И как не тянуться к литературе: что не населённый пункт, то всё дышит русской словесностью. Семипалатинск – Достоевский ссылку отбывал. Вилюйск – Чернышевский ссылку отбывал… Не, у они там за свои убеждения были, за противозаконные деяния. А я за что? Я – дитя, а всё по ссылкам да ссылкам! Нет, тут, хочешь – не хочешь, а писать начнёшь!
Я на парте (такая, как в старинных фильмах про начало двадцатого века – гнутая такая, крашенная, скамья и стол вместе соединены) вдруг написал пару строк. Вот озарило! Шёл урок русского языка. В классе все якуты – один я русский. И русский язык мне преподаёт якутский преподаватель. Высокая, красивая женщина с полной грудью.
Десять лет. Что? В этом возрасте насчёт женской груди всё очень и очень понимаешь!
А я думал о Наполеоне, о пожаре Москвы и… чёрт его знает… представил, что пройдут годы, и случится ядерный апокалипсис, и всё будет по-другому, и на месте огромного мегаполиса Москвы ничего не останется. А что? Американы кинут десяток ядерных плюшек (они уже совсем близко к границам подобрались), и амба… Вот такой я представил мир после апокалипсиса, и записал на парте:
Москва, и ты была великою столицей,
А сейчас лишь несколько домов,
И всё занесено песком…
Ну, что-то подобное.
Учитель, она же завуч, увидела мою запись.
Удивилась:
–– Стихи пишете?
Вот так, на «Вы».
Десятилетний диссидент!
Да я знать не знал, что можно, оказывается, оценить мои корявые фантастические строки, плохо в политическом, подрывном, антигосударственном смысле!
Мне очень нравилось жить в СССР, и при Брежневе жить очень нравилось. Считаю, тогда, вообще, был расцвет нашей огромной страны и преуспевание всех народов, населявших её бескрайние просторы! Ну, сотне моральных уродов не нравилось такое, которые и тогда была на коне, а грезили бешенным богатством, какое им казалось очень доступным там, за океаном, потому что они здесь, в СССР, были великими. Мол, они станут ещё более крутыми. Только жизнь всё поставила по своим местам – за границей твоё величие ничего не стоит, там своих великих пруд пруди!
Тогда всё было хорошо, но вот эта дикая система запретов, надсмотра, тупых «нельзя» погубила страну. Коммунисты сами себя съели и уничтожили. Это же надо так! Быть у власти, иметь всё, и самим всё развалить, всё отдать и потерять!
Немыслимо!
А мои никчёмные стишки про Москву вылились в вызов матери к завучу. Не знаю, что она там ей говорила, но, придя домой, мать плакала, и строгим голосом велела:
–– Лёша, не пиши! Напишешь вот так, и всё, в тюрьму, и всю жизнь себе сломаешь! И нам, нам всё сломаешь! Мы все, вся семья страдать из-за тебя будем! Слышишь? Не смей! Мы жить хотим нормально! Я хочу нормально жить!
