Пролог
Саймон и пять психопатов
Пустыня. Жестокая и беспощадная обитель смерти, что встречает любого своими жаркими объятьями, иссушая и мучая бренную человеческую плоть, поджаривая её до хрустящей корочки. И когда измотанное тело испускает свой последний вздох, оно остаётся гнить здесь, среди бескрайних песков, навечно отдавшись объятиям этой пылкой нимфоманки.
Пустыни и раньше были не самым благоприятным местом. Теперь же они попросту стали неотъемлемой, до боли привычной частью мироздания. Но, несмотря на весь страх и опасности, скрывающиеся среди зловещих песков, людей по-прежнему тянет сюда. Ведь там, где есть смерть – должна быть и жизнь. Или хотя бы надежда. Редкий, но ослепительно прекрасный шанс улучшить своё благосостояние, поскольку даже сейчас, спустя десятки лет, здесь находятся настоящие сокровища. И всё же тот, кто отправляется в эти бесплодные, губительные земли, вне всяких сомнений, должен обладать всеобъемлющей силой духа или же просто быть тем, кому нечего терять. Благо в нынешние тяжёлые времена каждый представитель человеческого рода вполне подпадает под одно из этих определений, иногда успешно сочетая их вместе.
С небесной высоты этот старик казался жалкой букашкой, еле ползущей среди бесконечных барханов. Наступи на неё, и не останется совсем ничего, даже мокрого места.
– Чёрт бы побрал тебя, Саймон! – вяло шевелись морщинистые губы.
– Какого хрена ты вздумал спорить с главой своей общины? Ты, конечно, прав, что назвал его безмозглым сукиным сыном, который нагло злоупотребляет своими полномочиями, – внешний, едва слышимый голос незаметно преобразился во внутренний, продолжая свой монолог.
– В конечном счёте Лоурэнс, возможно, был прав. Возможно, что воины – главные добытчики и защитники, а вместе с ними правящая верхушка действительно заслуживают гораздо большую порцию пищи, нежели остальные жители поселения. Пускай те и занимаются его обустройством, но чаще всего они просто пускают сопли, непрестанно жалуясь на своё жалкое существование. Прямо, как ты, Саймон.
По старческому, испещрённому морщинами лицу, да и по всему телу активно струился пот, беспрекословно повинуясь жалящим лучам солнца. Одежда Саймона и без того была сшита невесть как, а теперь и вовсе превратилась в жалкие лохмотья, свисая вниз наподобие юбки. Грудь старика тяжело вздымалась и опускалась, с хрипом втягивая мерзкий, лишённый малейшей прохлады воздух. Ноги в неудобных, но к их чести всё ещё не развалившихся туфлях, были покрыты жуткими мозолями, которые в очередной раз вскрылись и начали кровоточить. На сей раз теперь уже правая нога глубоко вошла в песок, и Сайману пришлось вытаскивать её руками, приложив к этому действию немало сил, что и без того стремительно иссякали.
– И всё же ты дурак, Саймон, – выругался вслух старикан, продолжая своё странствие меж песков. – Ведь ты был уважаемым, почётным членом своего загнивающего общества, человеком, видевшим и испытавшим столько всего, что большинству не познать и за пару прожитых жизней.
Старость обычно, как правило, внушала уважение, вызывая благоговейный трепет в лицах и сердцах проходящих мимо людей. По крайней мере, так было в пределах тех стен, что до недавних пор Саймон мог по праву считать родными. Ведь старость – это мудрость, бесценный, воистину уникальный багаж знаний и опыта, летопись десятилетий, хранимая внутри волшебной коробочки, которая испарится навсегда, стоит её только вскрыть и вытащить содержимое. Однако даже пара неосторожно брошенных слов способна навеки уничтожить, похоронить твою репутацию, заживо сжечь все твои многочисленные заслуги, избив до смерти эго и веру, а затем долго надругаться над их трупами, дёргающимися в предсмертных конвульсиях.
– Твоя жизнь останется при тебе, Саймон, но отныне ты не являешься членом нашего поселения, – эти слова звонким ударом колокола, чудовищным эхом прокатывались внутри головы старика.
– Изгнанник! Изгнанник! Изгнанник! – издевательски шипел голос внутри.
– Заткнись! – разгневанно рявкнул старик.
Несколько капель пота, точно испугавшись этого злобного возгласа, слетели с лица и упали на раскалённую землю, мгновенно встретив там свою мучительную смерть.
– Я сделал то, что должен, – прошелестели иссохшие губы. – Я не мог больше созерцать слабеющих мужчин, рыдающих матерей, склонявшихся над безжизненным телом своего маленького чада, буквально вчера научившегося произносить слово “мама”, пока в это время кто-то пирует и жирует за счёт трупов бывших родных и друзей. Я просто не мог больше молчать…
На мгновение Саймон остановился и осмотрелся по сторонам, внимая сухому безразличию жёлтого, обступающего со всех сторон песка. Откуда-то сзади ветер донёс еле слышимые отзвуки нескольких голосов.
– Чёрт! – процедил сквозь зубы старик. – Опять они. Я думал, что они отстали. Впрочем, наивно было полагать, что такая рухлядь, как ты, Саймон, сумеет их перегнать. Мерзавцы просто дали тебе фору, прекрасно зная, что их жертва слишком слаба, чтобы далеко уйти.
Старые суставы, весьма неохотно, но всё же повинуясь воле хозяина, ускорили свой ход, и Саймон, жадно втягивая ртом воздух, перешёл с шага на бег. Однако, одолев меньше десяти метров, он запнулся, и упал.
