1.
Держать! –
рубеж последней обороны –
Где выпал снег на головы и кроны,
Где след простыл и зал пустует тронный…
На линии огня, в разгар свечей,
Под звёздами расстрелянных ночей –
Сдержать – в бетон закатанную
плоскость простоты!
У миллионов – помыслы чисты,
Но не способны слышать отголоски,
Далёких ливней шум, сошествие минут
На глубину дождя, и только холод плоский
Под занавес в ладонях разотрут.
Держаться!
Голосом остывшим
вечность крепла –
С достоинством, с улыбкой на губах
слагающего реквием поэта
Влечёт судьба и волоком согрета
Строка и беспощадная молва.
Цветаева Марина,
Как права!
Как одиночество – громадно, одичала
Душа, как оттолкнули от причала –
Поэзию, страну и корабли,
Как пустошь улиц кошками скребли,
До блеска натирая твердь л а т у н и
К открытию двухстворчатых дверей;
И мыслями янтарными т о н у л и
В туманах странствия, под грохот якорей…
Мечтая, мачтами отстав от берегов,
от низкой плоскости погасших очагов;
от изб, усадеб, дум сердешных…
И подхватили волны спешно
Изгнанников… Нас бросили об камни,
Чужие судьбы выдали. И давний,
Как пожелтевшая открытка «С Рождеством!»,
Потрёпан облик счастья, с торжеством
Посредственностей – всех мастей и рангов –
Смириться? Прорван фронт,
Чернь, хлынув ржавчиною с флангов,
Накатывает – тучной простотой –
И кровью хлюпает траншея под шагами…
Убиты все.
Людьми и их богами.
Лишь двое нас, читатель,
Ты да я…
2.
Скажу тебе, ни слова не тая,
В последнюю минуту тишины,
Мы слабостью, как веточки, сильны,
Перемежав кровавые бинты
С весёлым погруженьем школьниц в банты,
Изгои в ногу маршей, эмигранты
Поверхности разрубленной страны,
Приверженцы напевной старины,
С мечтами мачт, на холоде и в зное,
Несём в руках исчадие больное –
Масс умопомешательство, в иное
Восходим состоянье вещества,
В сознание…
Колеблется листва…
Вглядись, в цветущий гул,
В котором самосоздаётся
Из впечатлений крох,
В высокой пропасти колодца,
Прозрачная, как смех ребёнка, глубина –
Тончайшей жизни лёгкая цена…
Там – наши:
Три сестры. Вишнёвый пышет сад.
Смеются дядя Ваня и Иванов.
И тень от ветра, покидая ткань диванов,
Укромно укрывает разговор :
О высоте с вершин осенних гор,
О дальней, предстающей ввысь дороге,
О человеческом несчастном, душном Боге…
Ты слышишь, друг мой,
Видишь землю неба,
Внутри себя…
Распластанная небыль:
Непобедима.
Неподвластна.
Невозможна,
как блеск кинжала,
не покинувшего ножны!
Смотри!
Насквозь пронзай скупое бытиё,
Пропитывая кровью поколений
Свой дальний взгляд,
И протяженье лени,
И годы, отданные всуе на закланье,
И многотонных жизней увяданье
Пусть будет знаком, памяткой, сигналом
О том, в каком безудержном и алом
Чаду, аду – живут…
Вокруг и около…
И над растерзанной душою
клювом клёкала
Судьба – с размахом чёрного крыла,
Смотри, как многих в землю забрала
Земная жизнь…
Не знали.
Не дерзнули.
Им вырывали из груди щипцами пули.
Им пели со святыми упокой.
И солнце восходило за рекой
Для новых мук, для бойни обновлённой,
И, заливая кровью горла клёны,
Есенин умирал –
Под гнётом твёрдоглазых со стишками…
А Мандельштама, волоком по Каме,
Уже тащили – дни грядущие и люди.
И голову Цветаевой на блюде
Народу подавали, пир горою,
Идёт, цветы несут отцветшему герою,
И доску лепят на расстрелянную стенку :
Лик в профиль, полочка с цветами…
Ломает строки обыватель об коленку,
И каждый день
Нас, волоком по Каме,
Лениво тащит – современник,
Каждый, каждый,
И только ты, оставшийся, однажды,
Остановился…
Ужаснулся…
На попятную
Пошёл…По небу волглой тропкой, вечной, ватною –
За Словом, как за кроликом Алиса
В страну чудес… Всплеснула вскрик актриса
На сцене в первом акте в Камергерском…
Внимай, читатель,
В этом тексте дерзком –
Где пустошь, глушь, пугающе похожи
На большинства раззявленные рожи –
Есть вдохновенная надежда на былое,
Есть ветер в гривах мчащихся коней!
Нас на земле людей –
осталось двое.
Держать! Держаться!
Выстоять. Сильней
Любить – в высоты Слова восходящих,
Не кровь младенцев, не стенанья матерей,
Не деревянный с ленточками ящик,
Но бригантины нарисованных морей!
3.
Запомни голос строк моих,
Заполонивший голос стих,
Читающий, смотрящий вглубь и ввысь!
Мы – сдерживаем кровью чернь
И в снах отозвались –
На каждый крик души смертельной,
Уставшей, схоронившей, постарелой.
Я знаю, как душа твоя смотрела
На небо, в даль, я рядом был с тобой,
Там голуби взвивались в высь гурьбой,
И солнце нам глаза до слёз слепило,
И грохот свежерухнувшего спила
Стихал вокруг, средь сосен вековых…
Остаться выжившим? Как все?
Живьём? В живых?
Или по капли крови удаляясь в мир иного
Таинственного, шаткого, больного
В невыносимости тоски, где всё обнова,
Произнесения небесного расклада,
Стяжать величие падения? Ты рада,
Читающая жизнь, душа родная,
Расслышать млечный голос побратима?
Поэзия, как сон, неотвратима,
Невозвратима, но попытка перевода
С небесного на русский свершена.
Цветаеву увозит в смерть подвода.
Есенину, как голубям пшена,
На грудь цветы бросают, к обелиску
Седого Мандельштама – ставят, близко,
Вплотную – мусор и остатки от еды,
Стишки, стаканы, с ночи до среды,
От четверга до воскресенья, до обеда
Ждут чуда…
Обывательства победа –
На всём пространстве убиенных душ и слов,
И мыслей, и порывов, и слогов…
Лишь ты да я…
Сплошь, волны берегов
