Глава I. Возвращение домой
Утесы на нормандском берегу казались похожими на укрепленные стены и остроконечные кровли какого-нибудь разоренного города при знойном солнце, когда пароход «Императрица» быстро летел к Дьеппу, по крайней мере они казались таковыми в глазах одной очень молодой девушки, стоявшей на палубе парохода и жадно устремившей глаза на этот иностранный берег.
Было четыре часа пополудни в августовский жаркий день в 1853‑м. Пароход быстро приближался к пристани. Несколько усатых джентльменов, разных лет и в разных костюмах, суетливо собирали дорожные мешки, складные стулья, газеты и зонтики, приготовляясь к тому стремительному побегу на сушу, которым почти все путешественники по морю выказывают свое презрение к Нептуну, когда уже не нуждаются в его услугах и не боятся его мщения. Два или три английских семейства собрались группами, сделав все приготовления к высадке на берег, как только нормандский берег замелькал вдали, и, разумеется, двумя часами ранее, нежели следовало.
Несколько румяных молоденьких англичанок, собравшихся под материнским крылышком, с нетерпением ожидали морского купанья в заграничном приморском городе. Морские купальни еще не были выстроены и, может быть, Дьепп не был так популярен между английскими искателями удовольствий, как теперь. На палубе парохода было несколько почтенных британских семейств, но из всех почтенных матушек и хорошеньких дочек, собравшихся на палубе, ни одна, по-видимому, не имела никакого отношения к одинокой молодой девушке, которая прислонилась к борту парохода, перекинув через плечо свое манто, между тем как у ног ее лежал довольно поношенный дорожный мешок.
Она была очень молода. Платье ее было короче, чем согласовывалось с изяществом костюма пятнадцатилетней девушки; но так как ножки ее были малы и стройны, то напрасно было бы пенять на короткое платье, из которого очевидно выросла его хозяйка.
Эта одинокая путешественница была не только молода, но и хороша. Несмотря на короткое платье и на поношенную шляпку, невозможно было самой злобной из британских мисс утверждать противное. Она была очень хорошенькая, такая хорошенькая, что на нее приятно было смотреть, в ее бессознательной невинности, и думать, какая красавица выйдет из нее со временем, когда эта блестящая девическая миловидность развернется во всем своем женственном великолепии.
Лицо ее было бело, но бледно – не сентиментальной или болезненной бледностью, а чудной алебастровой чистотой. Глаза у нее были серые большие и очень темные, или казавшиеся темными от тени длинных черных ресниц. Я не буду разбирать слишком подробно ее других черт, потому что хотя они были правильны, и даже прекрасны, во всех других чертах ее была какая-то материальная красота в сравнении с глазами. Волосы ее были мягкого, золотистого, каштанового цвета, блестящие и струистые, как река при солнечном сиянии. Глянцевитость этих роскошных волос, блеск этих серых глаз и живость прелестной улыбки делали ее лицо почти лучезарным, когда она смотрела на вас. Трудно было вообразить, чтобы она могла когда-нибудь казаться несчастною. Она была так оживлена и весела, что распространяла атмосферу радости и счастья вокруг себя.
Другие девушки ее лет забились бы в угол на палубе, может быть, чтобы скрыть свое одиночество, или держались бы поближе к какой-нибудь из семейных групп, чтобы заставить думать, что они не одни; но эта молодая девушка смело прислонилась к борту, выбрав такое положение, с которого она могла надеяться скорее увидеть дьеппскую пристань, и, по-видимому, совершенно равнодушная к наблюдениям, хотя много взглядов устремлялось на высокий девический стан и на прекрасный профиль, резко отделявшийся от синего заднего плана летнего неба.
Но во всем этом не было ничего неженственного, ничего смелого или неприличного, это была одна невинная бессознательность веселой девушки, не понимавшей опасностей, какие могли окружать ее одиночество, и безбоязненность от своего неведения. Во время краткого морского путешествия она не обнаружила никаких признаков застенчивости или недоумения. Она не подвергалась никаким пыткам, свойственным путешественникам по морю. Она не страдала морской болезнью, и, действительно, не походила на женщину, которая могла подвергаться обыкновенным болезням, свойственным их слабой плоти. Вы почти так же легко могли бы вообразить богиню Гигею, страдающую от головной боли, и Гебу, лежащую в постели от горячки, как эту молодую девушку, с каштановыми волосами и серыми глазами, подверженную какой бы то ни было человеческой болезни.
Глаза многих, потускневшие от пароксизмов морской болезни, почти со злостью смотрели на это счастливое лучезарное создание, когда оно порхало по палубе, отыскивая приятный морской ветер, игравший с ее струистыми волосами. Губы, посиневшие от страдания, сжимались, когда те, кому они принадлежали, смотрели на сандвичи, глотаемые этой молодой девушкой, на сладкое пирожное, на торты с вареньем, которые она вынимала из своего поношенного дорожного мешка.
С ней был также том романа, длинное вязанье тамбурным крючком, однообразная белизна которого прерывалась иногда грязными местами, свидетельствовавшими, что руки, вязавшие эту работу, не всегда были чисты; это были такие хорошенькие ручки, что им было стыдно бывать иногда грязными; с ней был также пучок увядших цветов, завернутый в газету; с ней была также скляночка с нюхательным спиртом, которую она беспрестанно шохала, хотя не нуждалась в таком крепительном средстве, оставаясь свежей и румяной с начала до конца.
