Платье висит на портновском манекене из папье-маше – красивое, как на картинке из книги сказок. Есть у нас в приюте такая – в сафьяновом переплете, с яркими иллюстрациями – мы читаем ее малышам перед сном при свете огарков свечей.
– Шура, а как ты думаешь – какая она? – Аля смотрит на меня снизу вверх – она сидит на низенькой скамеечке у стены – бережет больные ноги.
– Кто «она»? – уточняю я, аккуратно пришивая кружево к левой бретельке.
Платье бело-голубое – как снег в лунную ночь. Корсет расшит жемчугом и стеклярусом. Вышивкой занималась мадемуазель Коршунова, обучавшая нас рукоделию. Никто лучше нее не смог бы этого сделать.
– Та девушка, для которой мы шьем это платье, – Аля проверяет строчку на подоле и удовлетворенно кивает – ровненькая, не придерешься. – Наверняка, она – красавица, правда?
Я фыркаю. Всё-таки Алевтина удивительно наивна для своих восемнадцати лет.
Я нисколько не удивлюсь, если будущая хозяйка платья окажется дурнушкой. Хотя фигура у нее должна быть неплохой – вон какая талия тонкая.
– Удивляюсь я тебе, Алевтина, – хохочет главная заноза нашего приюта Тамара Рудакова. – Видела я эту «красавицу» – когда она на первую примерку приходила. Морда как у лошади. Породистой, конечно, но лошади.
И она корчит смешную мину, изображая ту самую лошадь. И хоть выходит довольно забавно, я не смеюсь. С Рудаковой мы враждуем уже много лет – с тех самых пор, как я попала в пансион-приют для дворянских детей баронессы Зиберт.
– Тома! – Аля укоризненно качает головой. – Как ты можешь так говорить?
Сама Алевтина никогда ни про кого не говорит дурно – даже про тех, кто этого заслуживает. Даже про мадемуазель Дубровину, которая за малейшую провинность заставляет маленьких стоять на коленях на рассыпанном на полу горохе.
Рудакова открывает рот – наверно, чтобы сказать еще что-нибудь ядовитое. Но неожиданно ограничивается только вздохом. Алька и на нее действует умиротворяюще.
– Девочки, баронесса!!! – кричит рыженькая Даша Хитрук, влетая в комнату.
И мы мигом разбегаемся по сторонам – словно мышки – стараясь держаться как можно незаметнее. Анастасия Евгеньевна Зиберт часто бывает не в духе и свое дурное настроение выплескивает на того, кто первый попадется под руку. Только Аля остается на своем месте.
Наша попечительница появляется в мастерской не одна, а с директрисой приюта мадам Павленко. Баронесса раздражена, а мадам Павленко напугана. Следом за ними с понурым видом бредет сам барон Герман Францевич Зиберт.
– Нет, вы только представьте себе, Нина Александровна – они заявили мне, что отказываются от платья, потому что оно не модного фасона! Да кто они такие, чтобы судить о моде? Да они никогда дальше Пскова не бывали! Откуда им знать, что сейчас носят в Париже?
Директриса подобострастно кивает:
– Вы совершенно правы, ваше благородие.
– Я приехала к ним лично, поступившись гордостью, – продолжает метать громы и молнии Анастасия Евгеньевна, – а они оскорбили меня отказом. Я напомнила им, что на это платье пошла лучшая и самая дорогая ткань, какую мы только смогли достать. Я уж не говорю про жемчуг! Оно было сшито по размерам заказчицы и предложить его другой девице я не смогу. Во всяком случае, до новогоднего бала слишком мало времени, чтобы мы могли продать наряд хотя бы со скидкой.
– Именно так, ваше благородие! – снова поддакивает Павленко. – Они должны были оплатить хотя бы наши расходы.
Баронесса опускается в кресло и тяжко вздыхает:
– Так я им и сказала. И ни один порядочный человек не возразил бы против этого. Но старуха-графиня заявила, что не заплатит нам ни рубля. Дескать, мы сами виноваты, раз не сумели угодить их взыскательному вкусу. Вы понимаете, какая наглость?
Это понимаю даже я. И едва ли не впервые я совершенно согласна с баронессой. Кто мог назвать это платье дурным? Да ничего более прекрасного и вообразить себе нельзя!
– Только вот, что я вам скажу, милочка, – длинный тонкий палец мадам Зиберт взмывает вверх, – я знаю причину, по которой они от него отказались. Поговаривают, что мадемуазель Натали находится в интересном положении.
Произнося эту пикантную сплетню, она чуть понижает голос, и всё-таки мы слышим каждое слово. Я чувствую, как румянец разливается по щекам.
– Дорогая! – впервые подает голос барон. – Стоит ли говорить об этом? Здесь дети!
Но дамам нет до нас никакого дела. Не удивлюсь, если они не заметили нас вовсе. И потому на замечание Германа Францевича они не обращают никакого внимания.
– Что вы, как такое возможно? – ахает Нина Александровна. – Она же не замужем.
Баронесса хмыкает:
– В том-то и дело! Потому они и пытаются это скрыть. Но это было бы невозможно, появись они у нас на второй примерке. Корсет пришлось бы расшивать дюймов на пять, не меньше. Но, право же, мне нет дела до чужих секретов. И если бы они не поступили со мной столь бесчестно, то я и словом бы об этом не обмолвилась. Но они посмели обвинить меня в дурном вкусе в присутствии других своих гостей. И десяток дам из высшего общества теперь будут уверены, что наряды, которые шьют в нашем ателье, никуда не годятся.
– Это ужасно! – всплескивает руками директриса.
