1. Всю неделю нам было очень грустно. Мы узнали, что скоро наша мама поедет в аспирантуру. Я грустила про себя, а Соня с Лизой плакали и не хотели маму отпускать. Лиза цеплялась за край её платья и хныкала:
– Не хочу апилантулу. Маму хочу. Маму-у-у-у.
Целую неделю мама пыталась оторвать её от своего платья, но Лиза была неумолима.
– Не плачь, Лизонька. Скоро приедет бабушка, и всё будет хорошо, – говорила мама и просила Лизу посморкаться в платочек. Лиза сморкалась, а мама утирала её слёзы, но Лиза опять начинала плакать.
– Какой-то сумасшедший дом, – говорил папа и, быстренько перекусив, смывался на работу. Он всегда смывался туда, когда кто-нибудь из нас плакал. Благодаря нашему плачу, он стал знаменитым скульптором и получил первую премию на конкурсе. Его показывали по телевизору и напечатали в газете. И мы очень гордились им и радовались, что мы не зря плакали и что у нас такой известный папа. Но папа считал, что добился он всего этого упорным трудом, а вовсе не потому, что мы плакали. Но мне кажется, что если бы мы меньше плакали, то он бы меньше работал, а лежал бы на диване с газетой, как это делают все папы. Он всегда сожалел, что не может лежать на диване с газетой, и что дети его совсем заели и не дают ему творчески работать.
Он был очень не доволен, что мама едет в аспирантуру, и вместо того, чтобы вытирать пыль, будет ходить в Москве по выставкам и театрам.
– Ты ненормальная, – говорил он маме, – надо заниматься детьми и мужем. Хватит тебе учиться. Ненормальная. Ей богу ненормальная. И мать твоя такая же сумасшедшая, как и вся твоя родня.
– Зато ваша семейка сверхнормальная, – парировала мама, орудуя большим кухонным ножом, сделанным папой из пилы, – сверх всяких норм нормальная. С тоски можно сдохнуть. Только о деньгах и думает.
И тут, конечно, папа бы с мамой сцепились, но раздался звонок, и мама сказала папе:
– Иди, открой дверь!
– А почему я? – ответил папа.
2. – Твоя мать приехала, ты и открывай.
Мама опять хотела сцепиться с папой, но я пошла и открыла дверь. На пороге стояла маленькая кругленькая бабушка, похожая на зелёную грушу, в платье защитного цвета, в какой-то несуразной шляпе и в полосатых гольфах. На шее у неё висели коробки, на спине огромный рюкзак, а по обоим бокам стояли два больших чемодана.
– Здравствуй, Марусечка, – радостно сказала она мне.
Я открыла рот от удивления и долго стояла так с открытым ртом. Из под шляпы на меня смотрели два синих-присиних василька. Васильки улыбнулись, и бабушка сказала мне:
– Закрой пасть!
И сунула мне в рот конфетку. Я закрыла пасть и стала сосать конфетку.
– Проходите, пожалуйста! – вежливо сказала я ей.
Бабушка нагнулась, и все её коробки с шумом посыпались на пол.
– Помогай! Помогай! Что стоишь? – закричала бабушка.
Мама всегда говорила, что у меня плохая реакция. Я растерянно схватилась за ручку чемодана и попыталась оторвать чемодан от пола, но он был такой тяжёлый, словно в него напихали металлолома.
3. – Какая ты дурочка! Коробки тащи!
Она взяла оба чемодана и подняла их вверх, как два лёгких пёрышка. Раз! И чемоданы оказались в прихожей.
– Ну, и силища у этой груши! – подумала я.
– Ну, приехала, слава богу! Здравствуй, внученька!
Только теперь я поняла, что это явилась наша бабушка. Она была совсем не похожа на нашу маму. И встреть я её где – нибудь на улице я бы её ни за что бы ни узнала.
Папа с мамой перестали ругаться, и вышли в прихожую.
– Здравствуйте, тётя Поля, – сладким голоском пропел папа. – Ну, вот теперь хоть поем нормально.
– Голодающий! – прошипела мама. – Как ты, бедненький, до сих пор не умер от моих котлет?
– Ну, началось, сказал папа и стал быстренько собираться на работу.
– Здравствуй, мама, – сказала мама бабушке, и они стали целоваться.
Соня с Лизой ещё спали. А я, как воспитанный ребёнок, пошла в детскую и стала рисовать бабушку. А бабушка с мамой пошли на кухню проводить «пресс-конференцию», как выразилась бабушка.
Пока шла «пресс-конференция», Соня проснулась. Они с Лизой спали на деревянной двухэтажной кровати, сколоченной папой из досок, в которых было пианино «Петроф», купленное нам папой, после долгой ссоры с мамой. Соня потянулась и сказала:
– Маша, ку-ку.
– Царствуй, лёжа на боку, – ответила я.
– Бабушка приехала.
– Бабушка, – зашептала Соня. – А она какая?
Мы её никогда раньше не видели, но знали от мамы, что она у нас «мировая».
– Зелёная груша в шляпе, – сказала я. – Вставай! Иди мой уши.
– Ну вот, мой уши.
– Не буду, – сказала Соня.
Она всегда говорила: «Не буду. Не хочу». Все глаголы она употребляла с частичкой не, но если её хорошо поколотить, то можно было выбить из неё этот недостаток. Она хорошо поплачет, а потом делает то, что надо. Трудный ребёнок была наша Соня, как выражалась мама.
– Девочка наоборот, – называл её папа. И когда ему надо было что-нибудь от неё добиться, он всегда говорил наоборот:
– Не будешь есть. Никогда в жизни не будешь есть.
И тогда Соня говорила:
– Буду. – И начинала есть.
Если бы не эта «военная хитрость» папы, то Соня умерла бы с голоду. А сейчас она была толстая и розовощёкая с кучей веснушек на носу и щеках.
