Он хотел жить в XIX веке, и его мама, Людмила Ивановна сравнила Диму с Обломовым! Но сам он по-настоящему любил князя Мышкина. Я удивлялась, – «Как же так, ведь Идиот – не человек, а идея». И слышала в ответ – «Да, знаю, я филолог!».
Идея, православная идея – стала его Альтер-эго. Называя Мышкина своим вторым «я», Дмитрий Куканов вовсе не рисовался. Он не просто искренне верил, он был ДОБРЫМ. По-христиански, по православному. Его не зря иногда сравнивали с юродивым. Кто первым пожертвует чем-то конкретным ради благополучия друзей, знакомых, родственников – это Дима. При этом он часто повторял слова Иешуа, адресованные Понтию Пилату: «Он добрый человек». И на наше возмущение всегда отвечал: «Все люди хорошие и добрые…»
В Диме, точно по Достоевскому, легко уживались ангел с бесом. Он часто кутил, много пил, любил женщин, причём каждую – страстно и навсегда. А потом каялся, ведь покаявшийся грешник Христу дороже праведника. Одна из его любимых картин – рембрандтовское «Возвращение блудного сына», где его внимание привлекали пятки героя – незащищённые и открытые.
Поэт Куканов, не в пример Обломову, все же доехал до Парижа. Для него путешествия стали не просто глотком свободы, а счастьем, которое он ни на что не променял бы. Дима обожал атласы и карты, а в путешествиях не понимал пляжный отдых. Лежать под зонтиком он мог не больше четверти часа, а затем начинал изучать местность, флору фауну. И активно общаться со всеми.
Дима подбегает ко мне, мирно дремлющей под сладостным египетским солнцем, и радостно восклицает: «Я подружился с муреной! Какая красавица! Она пряталась под большим камнем, я постучался к ней в гости, правда, пришлось долго ее теребить. Вылезла-таки, показала свою мордашку!».
В Таиланде, вместе с другом, журналистом и писателем Александром Анниным, они выловили из воды морской огурец. Это создание сопротивлялось, как могло, но не устояло под напором русских молодцев. Оба вылезли на сушу вымазанными в белёсой, липкой жидкости, которую выпустил на них огурец. Приятели чертыхались, но были счастливы как дети!
Он часто и надолго уплывал в море. Морская стихия благоволила поэту. А я переживала. Однажды мне показалось, что Дима каждый раз заранее договаривается о встрече с любимой русалкой. Ему эта мысль понравилась… А может, я была права? Он заставлял меня заучивать названия тропических рыб. Он помог мне влюбиться в любопытную рыбку-клоуна. Откуда у Димы была такая любовь к морской фауне? Мы шутили: из-за его фамилии, которая произошла от слова «кукан» – палки, на которую нанизывают рыболовную сеть.
В Болгарии на Златых Пясцах он, как обычно, пошёл гулять, оставив меня загорать в одиночестве. Через два часа он вернулся и рассказал, что нашёл нудистский пляж, а на нём – своего друга. Мир тесен…С журналистом и фотографом Александром Ивановым Дима познакомился во время Крымского ралли лет за пять до того. В той поездке Дима приобрел истинное счастье – людей, которые будут до конца его поддерживать. Дима тогда работал в «Тверской,13» – газете правительства Москвы. И муви-стори по итогам ралли они писали «на троих» – с Михаилом Кириллиным и Сергеем Осиповым, всем экипажем. Коллективное творчество еще больше их сблизило друзей. Очерк назвали «Окрымление». Наверно, в одиночку такое и не придумать.
В Крыму Дима познакомился также с журналистом Алексеем Подымовым, ставшим впоследствии близким ему человеком. Вот, что он вспоминает: «Это был, наверное, один из последних выходов в свет Димы с мамой. Грандиозный вечер в Театре Советской Армии посвятили 100-летию начала Первой Мировой войны. Нас пригласил туда общий друг Дмитрий Шульцев. На мероприятии присутствовали исторические реконструкторы во главе с Андреем Царёвым. Он, между прочим, когда-то работал в винной компании – "Легенда Крыма", которая и запустила весь этот Крымский марафон. В театре он бы при параде – выглядел штабс-капитаном 216-го Богородского полка. Нас окружали дамы с кавалерами, одетыми по моде 1914 года, и просто солдатня. Дима с Шульцевым расположились за столиком около роскошной лестницы. Наш поэт, будучи в лёгком подпитии, и увидев всю эту белую гвардию, вдруг громко, на весь зал затянул "Боже царя храни». Мы вовремя его остановили, иначе бы во всеуслышание объявили, что «наши в городе»».
Поэт объездил много стран, он знал и любил Россию и, конечно же, Грузию, в которой родился и вырос. «Мы – тбилисцы!» – гордо говорил Дима.
Ещё его манили горы, Алтай и Сибирь. В закрытом Красноярске-26 жил его отец, живёт брат Игорь, жила и сестра Катя, переехавшая в столицу. А на Алтае его всегда ждал двоюродный брат Алексей. И везде он находил близких по духу людей, которые его уже не могли забыть.
По-особому нежно Дима любил Грецию. Писал о ней постоянно, бывал там почти повсюду. Приехав на остров Эвбея, где жил тогда мой папа, мы облюбовали для отдыха очаровательную, маленькую бухту. Когда-то там жили только рыбаки, а потом стали строить дома туристы из Германии.
Увидев как-то пришвартованную яхту, мы тут же стали брать её на абордаж. Пиратский дух настолько захватил обоих, что мы не заметили хозяев шхуны, сидящих неподалёку. Захватить судно не удалось, зато приятное знакомство было гарантированно. Муж – чех и жена – швейцарского происхождения как-то сразу прониклись к Диме. И пригласили нас на чашку кофе. Дима так же лихо знакомился и с рыбаками, пил с ними узо и ципуру в деревенских тавернах. В общем, стал для всех своим, эвбейским парнем.
