ПАПА УШЕЛ
– Папа ушел от нас, – огорошила Мама. – Садись ужинать.
– Вы развелись? – осторожно спросил Малыш.
– Да, – Мама поставила тарелки. – У него теперь будет другая жена.
– А как же я? – Малыш сглотнул комок навалившихся на глаза слёз.
– Будете встречаться по выходным, – отрезала Мама. – Ешь.
Каждый вечер Малыш прилипал лбом к холодному стеклу кухонного окна, пытаясь разглядеть сквозь падающий снег сутулую фигуру отца, спешащего забрать его – своего Малыша, с собой.
Каждый вечер пятницы он нетерпеливо выглядывал в узкий коридор их «хрущевки», ожидая звонка в дверь.
Потом он перестал ждать и вырос.
У отца родились другие дети.
Отец пришел на новоселье по случаю получения Малышом квартиры с другой женой и пакетом сахара на счастье по старинному литовскому обычаю.
Потом у Малыша родился свой малыш.
С отцом они созванивались все реже – сначала по праздникам, а потом и вовсе перестали.
– У твоего отца рак, – голос Мамы в трубке звучал приглушенно. – Была операция. Его разрезали и снова зашили. Сказали «неоперабельно».
От этого слова Малышу стало стыдно. Стыдно за то, что не звонил, не приезжал, а мог.
В больнице отец много говорил. Громко шутил, морщась от боли. А когда они обнялись, прощаясь, шепнул Малышу на ухо: «Прости».
Малыш рыдал в коридоре, прилипнув лбом к холодному стеклу окна, как тогда – в детстве.
ПЕРВОМАЙ НА СЕЛЕ
– Ну, вот, значит, я ему так – хрясь! – Саныч бьет заскорузлым кулаком в миску с квашеной капустой. – Молотком по башке.
– Участковому? – приоткрыл один глаз Карась.
– Ну, ты и лось, Карась, – Васька, проливая, разлил самогон по мутным рюмкам. – Про участкового – это Петруха рассказывал.
– Во-во, – Саныч поднял рюмку. – Не можешь пить – ешь!
Все, кто еще мог, чокнулись.
– А ну, цыц! – Петруха, покачиваясь, выглянул в маленькое окошко. – Как бы моя старуха нас тут не попукала.
– Надо сворачиваться, – Васька похлопал себя по карманам в поисках сигарет. – А то, мне еще в магазин за хлебом.
Начали собираться.
– Саныч, – Петруха опасливо косил в окно. – Карась, похоже, спекся.
– Похоже так, – Саныч, крякнув, вытер бороду рукавом и поставил пустую рюмку на стол. – Оставим здесь?
– С ясеня упал? – Петруха выкатил глаза. – А то ты мою Зинку не знаешь – ухватом сначала его прибьет, а потом и меня заодно.
– Да ладно вам, – Васька выкатил из глубины сарая садовую тачку. – Грузи, Петруха, багаж. Довезу с ветерком.
Пыхтя, взгромоздили Карася на тачку.
– Слышь, Саныч, – прикурив, Васька почесал лысину. – А какое сегодня число, а?
– Ну ты, вообще, кукушку отпил, – Саныч зачем-то посмотрел на наручные часы. – Мы за что пили?
– За что? – Петруха взялся за ручки тачки, пытаясь приподнять их.
– За всё, – заржал Саныч. – За де-е-ень…
– Рождения? – кивнул вопросительно Васька.
– Хренения, – Саныч пнул его по ребрам. – У кого день рождения?
– У кладовщика нашего – Серафима Ивановича, – уверенно поддержал друга Петруха.
– Когда? – обескуражился Саныч.
– В воскресенье, кажись, будет, – Васька сосредоточенно смотрел на свой бычок.
– Заранее нельзя, – уверил всех Саныч. – А первый тост за что был?
– А ты помнишь? – уважительно заглянул ему в глаза Васька.
– А то! – Саныч приосанился, подняв кверху указательный палец. – За день международной солидарности. Кого?
– Кого? – Петруха открыл рот, пытаясь сосредоточиться.
– Трудящихся, кулёма, – Саныч надвинул козырек кепки ему на глаза. – А с кем?
– Что с кем? – тупил Васька.
– Солидарности с кем? – терпеливо спросил Саныч.
– С неграми в Америке, – выпалил Петруха.
– Не угадал, браток, – Саныч укоризненно попенял ему пальцем. – С трудовым крестьянством, то есть с нами.
– И что? – Васька взялся за вторую ручку тачки.
– А то! Где мой портфель? Вот он, – Саныч, покопавшись недолго, вынул свернутое квадратом полотнище. – Петруха, древко есть?
– Древко? Найдем, – Петруха отломал грабли с черенка, протянув его Санычу. – А это что у тебя?
– Знамя, – Саныч развернул красное знамя с серпом и молотом в углу. – Счас пойдем на демонстрацию.
– О, пошли! – обрадовался Васька. – Я, заодно, за хлебом заскочу.
– Нет, – Саныч покачал кукишем у Васькиного носа. – Пойдем к Степановым. У них дочка из города зятя привезла. А он работает где?
– Где? – эхом отозвался расстроенный Васька.
– На заводе, – подытожил Саныч. – Вот и будет солидарность рабочего класса с трудовым крестьянством.
Вечерело. По главной улице деревни, мимо сидящих на лавочках у заборов аполитичных обывателей, твердой поступью, чеканя строевой шаг, поднимая сапогами вековую пыль, шествовал Саныч, держа наперевес черенок от граблей с привязанным к нему кое-как красным флагом. За ним, то и дело сталкиваясь плечами, Васька и Петруха катили тачку с бессознательным Карасем. Над деревней торжественно, но нестройно неслось: «Мы наш, мы новый мир построим. Кто был никем, тот станет всем!».
КОЛБАСА С КРУЖОЧКАМИ
– Десять, пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать, девятнадцать.
– Мам, – Настя тянула за локоть. – Ну, ма-ам, кушать хочется. Очень.
– Сейчас, доченька, подожди еще минутку, – Оля сжала ладонь с мелочью. – Сосчитаю денежку, и купим поесть.
– Женщина, вы будете брать? – тетка в когда-то белом фартуке грозно нависла над прилавком. – Вон, уже очередь собралась.
