Картина 1
Зримая темнота или тропа сквозь темный лес ошибок
(В темноте слышится пение птиц, капанье воды, смех девочки, другие звуки, постепенно прибавляющие громкости и сливающиеся в какофонию: каркают и хлопают крыльями вороны, шаги, эхом отдающиеся в коридоре, шарманка, играющая «Малышку Энни Руни/ Little Annie Rooney», Карнеги поет «Моя любовь – как красная, красная роза/My Luve is Like a Red, Red Rose», гром, волынки, шум проходящего поезда, РОЗИ поет «Отца убили люди Пинкертона/ Father Was Killed By The Pinkerton Men», паровозные гудки, шум водопада, версия «Последняя роза лета/The Last Rose of Summer» для оркестриона, ЭЛЕН зовет отца, дети кричат, грохочет выстрел, шум обрывается, в тишине тикают часы, свет падает на ФРИКА, который в глубокой задумчивости сидит в кресле в своем доме. Нью-Йорк, 1919 г. Свет зажгла его дочь ЭЛЕН).
ЭЛЕН. Папа? Почему ты сидишь здесь? Один и в темноте. Или ты опять разговариваешь со своими картинами?
ФРИК. Только если они заговаривают со мной первыми.
ЭЛЕН. Как ты можешь видеть их в темноте?
ФРИК. Темнота зримая.
ЭЛЕН. Что?
ФРИК. Это написал один слепец. Так демоны видят в аду.
ЭЛЕН. Тебе пора спать, папа. Уже очень поздно.
ФРИК. Да. Завтра приедут внуки. Приезд внуков – единственное событие, которого я более или менее жду. Все остальное в моей голове обращено лицом назад. Как у людей на луне. Нет. Не на луне. В определенном круг ада. В этом доме возмездие.
ЭЛЕН. Папа, тебе нездоровится?
ФРИК. Я прекрасно себя чувствую. Как и всегда. Этот душащий волынку сукин сын Эндрю Карнеги, с другой стороны, мертв, как пень. Хотя, будь моя воля, я бы нанял пинкертонов, чтобы они приглядывали за его могилой и били труп кувалдой по голове, если он попытается вылезти из гроба. Меня бы это не удивило. Склизкий шотландский тип. Правда, с годами впал в старческий маразм. Не то, что я. У меня голова работает, как часы. Подойди, сядь ко мне на колени.
ЭЛЕН. Не сейчас, папа. Уже поздно, и я устала. И тебе пора подняться наверх и лечь.
ФРИК. Этот сукин сын Карнеги заставил меня прогнуться перед этими чертовыми забастовщиками. Больше никогда, сказал я. И больше не прогибался.
