Он вызывал ребят по двое в комнату, и что там происходило, никто из нас, ждавших в коридоре своей очереди, не знал и даже не догадывался. Мы только видели, что в комнате выключен свет, и слышали оттуда сначала тишину, а потом испуганные крики.
Настал мой черед. В комнате нас было трое: я, Вова из параллельной группы и он. Мы сидели за столом, на столе горела свеча. У незнакомца был тихий усыпляющий голос и борода – тонкая струйка сухих волос, доходящих до середины шеи. Он сказал: «Проведи рукой по пламени, как я». И провел ладонью прямо сквозь язычок огня. Медленно и бесстрашно.
Он говорил очень тихо, и от этой тишины, помноженной на темноту вокруг, было так жутко, что хотелось кричать. Вова ерзал на стуле и мотал головой. Высокий худой дядька в черном пиджаке взял мою руку и сказал открыть ладонь. Добавил, что нас не выпустят, пока мы не сделаем то, чего он хочет. Другие ребята выходили из комнаты с черными отметинами на ладонях – теперь я знала, почему.
Я глубоко вдохнула, занесла ладошку повыше над свечой и стала медленно приближать руку. С каждой секундой – жарче и страшнее. Тогда он сказал, что кончик пламени самый горячий, к тому же я его боюсь, а чем ближе подходишь к тому, чего боишься, тем становится больнее и невозможнее терпеть.
«Проведи рукой через пламя, как я», – сказал он. И я это сделала. Быстро.
…Я будто гладила свечу по голове. По рыжему вихру – хоп-хоп. Против шерсти. Оказалось, это легко.
The only way out is through – так называется моя любимая песня. Мне было пять лет, когда я поняла, что пройти можно только «через», и что иначе меня не выпустят.
* * *
Я загадала на поезд: не успею – не перееду. Спокойно приехала домой с работы, поужинала, сходила в душ, поговорила с папой. Бросила в легкую сумку зубную щетку с пастой, белье, футболку, в которой буду спать в поезде. Села в мамин «Пежо». Мы лавировали между машин, ревели мотором. Встряв в пробку перед площадью Восстания, мама повернулась ко мне с сказала: «Знаешь, что, моя дорогая». Да-да, вот оно, привычное мамино черное и тягучее, как вакса, оно с чавканьем разлилось у меня внутри. Я ответила: «Прости, спасибо. Дальше я сама», – поцеловала ее в щеку, схватила сумку и выскочила из машины.
Через вокзал бежала на каблуках между встречающими, провожающими, тележками, сумками, ларьками. Запах гари, автомобилей, шавермы, грязи. В сдавленную грудь будто совсем не поступал воздух – задыхаясь, я не могла понять, почему так стараюсь. Но бежала все равно. Это так на меня похоже.
Влетев на перрон и едва переведя дух, я увидела свой поезд. Два красных огонька по бокам последнего вагона. Люди отвернулись от него, как от прокаженного. «Стоишь тут, значит», – подумала я и снова пустилась со всех ног.
Запрыгнув на подножку последнего вагона, я сделала вдох – кажется, такой же болезненный, как первый в жизни. Во рту пересохло, я стала кашлять, прошла внутрь. Поезд тронулся. Передо мной женщина, такая же запыхавшаяся, показала проводнице билет и сказала, что ей в тринадцатый вагон. Через мгновение тонкие цикламеновые губы потребовали предъявить мой билет. Я выдавила из себя: «То же… самое». Проводница ответила: «Нет, девушка. Не то же самое».
Я согласилась. У меня не то же самое. Показала ей билет в свой тринадцатый вагон. Проводница захлопнула за моей спиной тяжелую железную дверь, скрипнули засовы. Я дошла до своего места. Села и подумала, что успела. Успела, значит, вот и решение. Позвонила Ване.
Вагон был зачем-то тринадцатый. Не седьмой, не девятый… Подошел контролер. Говоря по телефону, я протянула ему паспорт с билетами в оба конца. Он надорвал один из них и округлил глаза. Пояснил, что надорвал обратный билет по ошибке.
Так на руках у меня оказался только один действительный билет. Туда.
У меня было время, чтобы привыкнуть к мысли о переезде. Я защитила диплом на факультете журналистики петербургского университета, уволилась с работы, провела отличное беззаботное лето и поступила в московский Литературный институт. Это было самое нелогичное, самое дурацкое решение в моей жизни. Я не могла достойно обосновать его даже себе, поэтому никому ничего не объясняла. Загадала на поезд и переехала с одной легкой сумкой в руках.
Квартиру в Москве для меня нашел Ваня. Уставшая «однушка» со скрипучими половицами, темными дверьми и засаленными обоями. Рассохшаяся мебель советского образца, пыльные старые окна, потолки с желтыми потеками, черный грибок на стенах ванной.
В квартире, казалось, до нашего прихода шли бои. Обои наполовину ободраны, поперек кухни стоял уголок, на пыльном столе перевернутая табуретка, в раковине таз с заплесневелой посудой. В единственной комнате на диване лежали вывернутые на изнанку треники с пузырями на коленках. Я подняла их брезгливо двумя пальцами и скинула с дивана на пол, подняв облачко пыли. Ощутив тошноту, с трудом открыла балконную дверь, деревянную с серым от грязи стеклом, старалась не прикасаться к посеревшим занавескам.
– Погоди, – улыбнулся Ваня. – Ингуш, согласен, бабушкин вариант, но других квартир за эти деньги здесь не было. И времени тоже.
