Ах, Россия Екатерины,
Далека ты от нас, далека…
Пару с лишним столетий отринув,
Можно прямо попасть в те века.
Что мы знаем о них, потомки,
Все привыкшие мерить по-книжному?
Граф Орлов да Светлейший Потемкин:
Не суди о них по любви к ближнему.
И встречаются сквозь опечатки
Пересуды со всех концов,
Что меняла быстрей, чем перчатки,
Катерина себе молодцов.
То и помнится, что не забыто.
А народ, чтобы двор не скучал,
Сдвинет брови, бывало, сердито,
Да махнет со всего плеча.
И, пока к дыбе был не подвешен
Да распят за грехи палачом,
Знатно, знатно успел всех потешить
Удалой Емельян Пугачев…
Времена – они все похожи:
Думы, подвиги, наговоры…
Нужно с турками было построже –
Находился тот час Суворов.
А Европа-то как кряхтела
И грозилась умерить пыл,
Когда русские шли оголтело,
Неприступный беря Измаил!
Всласть направилась императрица,
Не стесняясь подглядов нескромных.
Засиял Петербург столицей:
Город, волей одной сотворённый.
Но минули века устало:
Натяженье величья ослабло,
Потускнели дворцовые залы
И сменили хозяев бесславно.
Что осталось: в музеях картины,
Да бумаги в архивных котомках…
Ах, Россия Екатерины,
Долго-ль будешь блуждать в потемках?
Душу тешить в гуляньях кабацких
Да дворцовых переворотах?
Бить челом да зубами клацать,
Заточить их успев на кого-то?
Никогда не плелась ты сзади –
Испокон и во веки веков.
Я молю тебя, Бога ради:
Может, хватит рожать… чудаков?
Я увидел небо:
Облака-заплаты,
Синей дымки негу,
Солнечную святость;
Звёзд дневное тленье,
Вычурность пространства…
Воздуха томленье
И непостоянство.
Вечная обитель
Страннику-изгою….
Я смотрел и видел
Небо над собою.
A ты попробуй-ка, полюби людей:
Как Христос любил – мукой смертною.
И не размазывай по лицу соплей,
Меря всех одной своей меркою.
Полюби того, кто давно забыл
Как мальчишкой глядел в даль светлую;
И лишь для себя, не для похвальбы,
Все мечту слагал свою детскую…
Он теперь в излом, в никуда бредёт,
И слепое зло в душе пенится…
Он любил себя, он любил её:
Так любил, что даже не верится.
Не смотри, что он – весь в тряпье-рванье,
И дрожит рука, стакан трогая.
Он платил за всё – пока был в цене…
Не была она к другим строгою.
Что воротишь нос? Перегаром бьёт?
Не желаешь знать брата ближнего?
А ты люби себя, ты люби её –
Да мечтай, чтобы вышло по-книжному.
Чтоб страданья все – только в прок пошли,
От ветров – любовь разгоралася…
А не так, как он: пьёт со дна души,
Что от прежней жизни осталося.
Не брани его. Не суди его.
Не считай за тварь подзаборную.
Не жалей его. Полюби его.
А то жизнь – она
Баба вздорная;
Как взглянёт в упор, да ещё в прищур,
Да ещё с недоброй усмешкою,
Так поймешь, что вовсе
не чересчур
Головой в петлю лезть не мешкая.
Пусть его судьба не коснётся вдруг
Твоей правильной, да укатанной…
Зато голубь корм у него ест с рук,
Крошки ищет в коленях заплатанных.
И бездомный пёс, с пустотой в глазах
Оживает, когда он участливо
Говорит: «Жри-жри – вот те колбаса,
Да смотри не помри от счастья-то…»
И, прихлёбывая из горла вино,
Поделясь закуской с собакою,
Он меняет местами верха и дно.
И с земли любовь на небо капает…
Тихой заводи легкая зыбь
Монотонно и нервно струится.
В ожидании скорой грозы
Бродят призраки. Мне не спится.
В чехарду незнакомых мест
Память нити вплела тугие,
Чтобы вышел тугой замес
Под названием «ностальгия».
Мне не спрятаться в толще лет,
Мысли плотной закрыв пеленою.
Время – избранных амулет –
Чуть устало играет со мною.
Ночь. Рассвет. Угасанье звезд.
Над водою туман невесомый…
Хоть бы поезд меня увез
От тоски по давно чужому!
А закрытая дверь так манит…
И куда ты, паскуда, щемишься?
У безвременья паразит,
Настоящего жалкий временщик.
А под ложечкой сосет
От несбывшихся надежд.
Прожил задом наперед
Жизнь кругами по воде.
Вот, частушки уже в ход пошли:
В плясовую, гори все печали!
Не в капусте меня нашли,
А в бадье с разносолами к чаю.
Тихой заводи, мать ее, зыбь:
Помочусь щас на рыбок беспечных!
А вообще – не хрен горькую пить,
Если хочешь поплакать о вечном…
….И снова перрон.
… И давит усталость.
И стая ворон
кружит над вокзалом,
Меня провожая
с утра-спозаранку,
Когда не играет
«Прощанье Славянки».
Я не суеверен:
Они не нарочно.
И всё же растерян,
И всё же тревожно;
К чему эти крики
Летят в поднебесье?
Скорей бы на стыке
Уж спарились рельсы,
И поезд – союз
Равнодушных вагонов –
Увёз бы мою
Душу к новым перронам.
И в стуке колёс,
В неурядицах мелких
Родится вопрос:
«А кто двигает стрелки»?
Почему она так одинока?
Прав ли тот, кто всегда с нею рядом,
Говоря про её жестокость:
«Она может убить даже взглядом?
Нелюбовь неизбывная в сердце…
Кто виновен за долгие ночи
С почти явственным виденьем смерти
И набором тоскливых пророчеств?
И к чему суета деловая –
Погрязать в мелочах и спешить,
Если судорожно догорает
Одинокий осколок души?
Чьи грехи она так искупает?
Чье проклятье берет на себя?
Ей не надо в награду и рая,
Где и дальше страдать, не любя.
Куда лучше простое забвенье,
Чтоб, очнувшись от долгого сна,
Смутно лишь сохранять ощущенье,
Что когда-то сгорала одна.
И тогда, в своём новом обличьи,
Согревая от стужи птенцов,
Она всем будет петь по-птичьи,
Что рай там, где царит любовь.
