Солнце пробивалось золотистыми лучами сквозь ветки деревьев. Могучий лес стоял, не шелохнувшись. Между могучими кронами, застилающими небо, то здесь, то там торчали осиротевшие засохшие деревья. В лесу воцарилась странная тишина. Нигде не слышались пение и щебет птиц. Все было безмолвно. Даже не видно было натянутой паутины, которая играла бы серебристой росой.
Но нет, из-под разлапистых веток большой ели раздавались странные звуки – от визжания и похрюкивания, до голосов неизвестных зверей, а еще оттуда вился едкий дым. Там же виднелась вывеска «Кабачок «Три поросенка»», а рядом открывалась картина, не соответствующая привычному представлению о лесной гармонии: животные разных видов лесного сообщества, в дыму, пронизанном мерзким запахом бродящей жидкости, предавались безудержному веселью.
За поваленным старым бревном, поросшим мхом, как за барной стойкой, длинноухий заяц разливал в шляпки грибов жидкость, при употреблении которой животные приходили в неописуемый восторг. На этом же бревне спал олень. В центре одного из его развесистых рогов, как в чаше, была целая лужа той самой одурманивающей жидкости, в которую с визгом скатывались белки и бурундук. В «чаше» второго оленьего рога, похрапывая, спал еж, уткнувшись в сорванный мухомор. А между ветвями рогов, напевая «А мы монтажники-высотники», по неправильной геометрической траектории паук пытался снова и снова натянуть паутину, которая то и дело выскальзывала у него из лапок. Парочка насекомых, схватившись за нее, резко дергали паутину, как будто пытаясь освободиться, и, неистово крича, пели песни и читали стихотворения из разных репертуаров: «Врагу не сдается наш гордый варяг», «В неволе вскормленный орел молодой». Когда паутинка разрывалась, насекомые дружно и истошно, перебивая даже гул собравшейся стаи, кричали почему-то на ломаном английском языке: «Фридооом!»
Рядом у пня сидели в сложных позах лиса, волк и медведь, играя в игру «Море волнуется, раз», когда нужно по команде замереть. У лисы потекло из носа, и она, вытираясь лапой с вытянутым указательным пальцем, произнесла протяжно: «Вон автобус едет». Волк с удовольствием поверил, потому что не мог больше спокойно сидеть: у него на лбу давно напившийся комар, не давая ему покоя, вертелся на своем вонзенном хоботке и напевал «Карусель, карусель – это радость детей», употребив разбавленную чем-то волчью кровь. Воспользовавшись тем, что лисица указала на автобус в глухой чаще леса (в глазах столь честной компании это не было удивительно), волк прихлопнул комариху и, приставив ко лбу лапу, как будто прикрываясь от солнца, устремил свои взгляд туда, куда показала лиса, отрывисто вопрошая: «Где?» А медведь, у которого уже давно чесались подмышки, на что указывали его глаза, которые сновали туда-сюда и пытались выкатиться из орбит, наконец заерзал передними лапами и страстно прошептал: «Сссчасссс догоним».