Предисловие. Исторический роман
Бывают люди, которым не подходит ни один из миров, предложенных им при рождении. Их удел – всегда, всю жизнь строить свой, без оглядки на догмы и даже на общепринятые правила, тем не менее, которые тоже имеют свойство устаревания. Не все из них бывают поняты при жизни, и тот тупик, та стена непонимания и отчаяния, доводят многих до депрессии и мыслей о самоубийстве. Но даже не конечная цель построенного нового мира влечёт их столько, сколько сам процесс творения, ощущение себя иным измерением, чем те, кто способен жить лишь чужими идеями, мыслями, мирами. К таким людям относят себя и писатели. Таким был и герой этой книги.
Даже в историческом романе, описывая деяния отличного от себя героя, писатели всё равно пишут про себя, проживая с его судьбой параллельную жизнь. Из них получаются отличные диссиденты, взрыватели устоев, революционеры и бунтари, но никому из них по тютчевскому выражению «не дано предугадать», чем отзовётся в поколениях их слово. А красиво брошенное вовремя – оно имеет решающее значение для масс людей, читателей. Не идея, а именно слово! Вся беда моего героя в том, что он нёс не красивые слова, а голые идеи – в их чистом неотёсанном виде. Он говорил: вот вам краски вместо картин, вот вам ноты вместо симфонии, вот вам глыба мрамора вместо статуи Афродиты, вот вам буквы вместо нового учения.
Идея, логос – это удел божественного, то, что недоступно простому смертному. Вот почему и первые переводчики Библии перепутали слово логос и голос, переведя его как «слово», а между тем это два несовместимых значения. Логос относится к нематериальному миру, а голос, слово – к миру физическому, материальному. Идея – понятие потустороннее, метафизическое. Оно доступно немногим. Массы же идеей не обладают, но они подвержены слову, по велению которого они способны творить. Массы безыдейны. И только отдельным личностям доступны идейные откровения. К таким людям и относится мой герой. Ему легче создать свой мир, чем принять этот, и даже угроза сожжения на костре не может его переубедить. И даже наоборот – стремление к смерти – есть акт самоупокоения от несостоявшегося воплощения дела всей жизни.
Идейных понять сложно. Они творцы собственного мира. Их мир можно только принять или быть вне его. В этом их радость и трагизм. Хотя, трагизм – с точки зрения обывателя. Они другие – вот и все. Их волосы седеют раньше, а души загоняют сердца в бешеной скачке.
Всегда и во все времена их звали еретиками, отступниками, раскольниками, геростратами, фаустами – официально считающие себя властителями судеб народных. Но теперь, спустя века, мы то с вами видим, кто на самом деле стоял на верном пути, на который всё равно сворачивает разумная часть человечества, и как позорно выглядят тени тех, кто разжигал под ними костры – их имена забыты. Но не забыты имена геростратов, которым были приписаны все грехи человеческие закосневшими ортодоксами.
Но, если они колебали основания храмов, если способны были поджечь – значит, то было необходимо для осуществления задач человечества в том времени. Герострат поджёг храм Артемиды не ради славы – самая глупая выдумка его инквизиторов, а потому, что в храме был устроен торговый балаган и поклонялись Золотому Тельцу. Неужели вы думаете, что ради славы Христос разрушил храм иерусалимский, говоря: «Я разрушу храм сей рукотворенный, и через три дня воздвигну другой, нерукотворенный (Мк 14:58)»? Не тем ли поступок Герострата задел лицемеров, что в день поджога храма родился истинный будущий демон древнего мира – Александр Македонский, разоривший огромное количество государств, поработивший десятки народов, и уничтоживший сотни тысяч человек своей бессмысленной войной? И вы его тоже называете «Великим»? Лицемеры.
В основании любой истории помимо фактов лежит лицемерие класса победителей, которые передают будущему свою нравственную оценку. Но взгляните, храм Артемиды всё равно умер, и мы восхищаемся его реконструкцией не потому, что большие поклонники Артемиды, а только лишь – как любители древней архитектуры, поклонники внешнего, но не содержания.
«Мир жив только еретиками: еретик Христос, еретик Коперник, еретик Толстой. Наш символ веры – ересь: завтра – непременно ересь для сегодня, обращенного в соляной столп, для вчера, рассыпавшегося в пыль», – писал Замятин в «Завтра» (1919—1920). «Боги наших отцов – наши дьяволы», гласит азиатская пословица (написано у Е. П. Блаватской), но, если взглянуть на историю ещё шире – то и боги будущих детей – тоже. В этом суть мироощущения человека любой эпохи.
Еретик – есть собирательный образ героя конца средневековья. Несмотря на то, что роман носит название биографического, достоверно в нем отражены лишь ключевые моменты и места жизни его героя. Но не менее важное содержание являет и сопутствующая канва повествования. Несмотря на выдумку автора, она в большей степени характеризует быт и нрав той эпохи, в которой герою приходилось жить и бороться за свои взгляды.
Конец средневековья – удивительная эпоха, и любитель удивляться, пытливый читатель откроет для себя интересные мотивы. Эпоха эта контрастна. Здесь преломились друг в друге религиозный фанатизм и реформация, суеверие и возвышенная вера, великолепное искусство и жестокие пытки и казни. Все перемалывалось друг в друге, доходя до отрицания, выводя на поверхность то, что составляет жизнеспособное мироощущение.
