С малых лет Ганс обожал цветы. Сейчас, когда он вырос, у него даже появился свой тайный садик, где вовсю цвели фиалки, ландыши и настурции. Был даже розовый куст, который выбросил соседский садовник, а Ганс подобрал, посадил и выходил, и теперь бывший заморыш радовал глаз крупными белыми бутонами.
Тайным сад был оттого, что отец увлечение Ганса не одобрял, считая, что купеческому сыну надо не с цветочками возиться, а постигать премудрости купли-продажи. Ганс постигал, но отцовской любовью к коммерции так и не проникся, при каждом удобном случае спеша поливать, рыхлить и удобрять своих зелёных питомцев. Те отвечали взаимностью, с каждым днём становясь краше.
Лишь одного не хватало Гансу в этом великолепии — алого цветка, который видел он в отцовском ботаническом атласе. Видел мельком — отец закупил атласы на продажу и вскоре увёз из дома. Просить его оставить один экземпляр Ганс не рискнул — после смерти матери отец часто был грустен, расстраивать его лишний раз не хотелось.
Вот и теперь, когда, собираясь за товаром, батюшка спросил своих близнецов, что привезти в подарок, Ганс заказал лук и стрелы.
— А мне, батюшка, привези цветочек аленький, краше которого нет на свете, — умильно улыбнувшись, произнесла Грета, его сестрица.
Судя по просветлевшему лицу, в этот раз отец оказался доволен. Расцеловал на прощание и отбыл, обещая вернуться побыстрее
— Йо-хо! Отличная была идея! — воскликнула Грета и, хлопнув Ганса по протянутой ладони, побежала менять ненавистное платье на рубаху и штаны, в которых скакать по лесу было гораздо удобней. И вскоре близнецы уже спешили по лесной тропинке к заветному саду, который настала пора поливать.
Отец вернулся не скоро и какой-то странный — лицо словно пылью припорошено. Вручил Гансу лук со стрелами, а затем достал из-за пазухи тряпицу, а когда развернул, у Ганса дыхание перехватило — там лежал цветок: алый, словно кровь, и прекрасный, как утренняя заря.
— Невероятно! — воскликнула Грета, украдкой толкая Ганса в бок. — Где ты нашёл такое чудо, папенька?
— Эх, — вздохнул отец, — лучше не спрашивай, — но под уговорами сдался и поведал такую историю: — Где я только не искал его. Думал, с пустыми руками возвращаться придётся. Да только вчера сон мне приснился: будто иду я по лесу, а вдалеке между ёлками что— то светится. Подхожу ближе, а там цветок. Рука сама потянулась, сорвал — и вдруг потемнело всё вокруг и рёв над ухом раздался: «Напрасно ты, купец, это сделал! Прощайся с жизнью своею, ибо сейчас она и закончится!» Взмолился я о пощаде, рассказал, что не баловства ради цветок сорвал, а подарок искал для дочери любимой. А чудище, что над ухом ревело, и говорит: «Ладно, будет тебе пощада, коли отдашь мне ту, которой подарок предназначен. А не отдашь — сам умрёшь. На раздумье даю тебе сроку до полуночи». Тут проснулся я: в руке цветок, а на пальце перстень, к чудовищу дорогу открывающий. Вскочил я на коня, да вперёд обоза домой поскакал — дел-то много: и завещание написать, и товаром распорядиться. Да и проститься нам надо по-человечески, чтобы помнили вы родного батюшку, когда меня с вами не будет.
Говорит, а слёзы сами по щекам катятся.
— Никуда я тебя не пущу! — воскликнула Грета, обнимать его бросилась.
— Так и я тебя не пущу, — ответил отец, в ответ её обнимая.
— И правильно, — сказал Ганс. — Я к чудищу пойду. Мой подарок, мне и отвечать.
— Умом ты что ли, сынок, с горя тронулся? Грета цветок просила.
Вздохнул Ганс и рассказал ему и про сговор с сестрицей, и про тайный сад.
— Интересные дела, — нахмурился отец. — Есть что-то ещё, чего я не знаю?
— Нет! — хором воскликнули близнецы.
— Поэтому я пойду, — повторил Ганс, стараясь увести отца от опасной темы.
— Даже если бы я согласился, всё равно не выйдет. Чудовище ждёт дочь, а ты…
— Переоденусь. Мы ж близнецы, оно и не заметит.
— Нет! Я никого из вас на погибель не отправлю! — решительно произнёс отец.
Ужин был грустен. Как ни пытался батюшка улыбаться, получалось неубедительно. Ганс тоже не мог поддержать игру, и если бы не «дружеские» пинки Греты, украдкой прилетающие под столом, то и вовсе расклеился бы. Сестрица в актёрском умении преуспела больше — улыбалась, забалтывала отца, подкладывала ему мяса, да вина подливала. Тот пытался отказаться, ссылаясь на то, что к полуночи ему нужна ясная голова, но противостоять напору не мог и вскоре, утомлённый переживаниями, уснул прямо за столом.
Ганс с Гретой бросились снимать кольцо. Сделать это оказалось непросто — проклятая железяка сидела как влитая.
— Только не поворачивай, — шептала сестра, держа отцовский палец, пока Ганс пытался стянуть металлический ободок.
Должно быть, он потянул слишком сильно — отец зашевелился, пытаясь поднять голову… Близнецы замерли.
— Спи, папочка, спи, — прошептала Грета. И отец, вздохнув, опять погрузился в сон.
И так тяжело стало на сердце Ганса, что он, сам не понимая как, стащил, наконец, злополучное кольцо. Грета потянулась, чтобы забрать, но Ганс быстренько надел его себе на палец и спрятал руку за спину.
— Эй, мы так не договаривались! — рассердилась сестра.
— Я тебя к чудищу не пущу! Я эту кашу заварил, мне и расхлёбывать.
