Гене Фролову снился сон. Начиналось всё весело и задорно. Старые приятели-сослуживцы по «скоряку», сдав очередную смену, лихо двинули за пивом. Причём лихо настолько, что занесло их аж куда-то в лес. Но бравым парням со «скорой», решившим как следует отметить окончание смены, все нипочём. Даже море ну максимум по колено, так что идут ребята, не сбавляя хода. А тут вдруг возьми и начнись метель. Настоящая снежная буря. Но ребята идут… Правда, не видать их уже Гене сквозь эту холодную колючую завесу. Но ведь были ребята, значит, и есть где-то рядом. Метель закончится, и увидятся они. Вырулит по правую от Генки руку Димыч. Отряхиваясь от попавшего за шиворот снега и поминая всех по матушке, объявится Федяй. Как всегда, широко улыбаясь, подойдет Миха. Соберутся все вместе, как мушкетёры. Только не кончается почему-то эта метель. Генка даже во сне чувствует, как долго тянется время, пока пурга обжигает лицо и душу ледяным кипятком. И каким-то шестым, седьмым или даже десятым, давящим и тоскливым, чувством, он уже знает, что не встретятся больше мушкетёры.
Метель всё же закончилась, и Гена стоит один на опушке леса. Впереди за разлапистыми ветвями ельника он видит дом. В таком, по законам жанра и русского фольклора, только трём медведям и жить. Медведям-людоедам. Но ведь это же сон, а значит, придётся заходить.
Дверь, конечно же, не заперта. В доме тихо. Настолько, что тишина могла бы получить здесь прописку. Много комнат, гораздо больше, чем могло показаться снаружи. Мебель кажется Гене неестественно большой, и впрямь как для медведей. И ещё в доме он уже не один. Ощущение чужого взгляда ледяными иголками недавней метели неприятно покалывает позвоночник. Фролов чувствует, что за ним пристально следят, однако показываться не спешат, словно ещё не решили, как именно с ним поступить. На какое блюдо в меню лучше подать.
Перед ним ещё одна дверь. Гена не хочет этого, но безвольно протягивает к ней ватную, ставшую чужой руку. Что-то давит и мешает дышать. Дверь беззвучно открывается, будто проваливаясь в бездонную черноту этой комнаты. Какая-то запоздалая мысль трепыхается в сознании, но Гена уже шагает через порог в кромешную, влажную от дыхания обитателей дома тьму…
Просыпается он без крика, зато чувствует, как от пота промок пододеяльник. В комнате тоже темно, только с улицы через окно сочится жиденький лунный свет. На треснувшем экранчике смартфона без двадцати минут три. Никаких срочных сообщений вызовов – Гена уже давно уволился со «скорой» и теперь работает в психиатрическом диспансере. Фролов ещё некоторое время лежит в постели и как будто прислушивается. Затем со вздохом и смятым сквозь зубы «снитсяжевсякаяхрень» рывком встаёт. Сонно топает в коридор.
Путь на кухню в маленькой квартире недолог. Рука по привычке почти сразу нащупывает кухонный выключатель, и под потолком желтушно загорается одинокая лампочка. Гена делает пару шагов, берёт с газовой плиты бывший в незапамятные времена белым эмалированный чайник и пьёт воду прямо через носик. Вода давно остыла. Глоток, второй, третий. Что-то невнятным пятном мелькает на периферии зрения. От неожиданности Гена кашляет, несколько капель попадают ему на подбородок и майку.
Долгие секунды он просто стоит, боясь повернуть голову, боясь поверить. Затем он медленно оборачивается туда, откуда только что пришёл.
В маленьком полуосвещенном коридоре Генкиной квартиры, занимая почти всю ширину прохода, неподвижно висит нечто. Оно похоже на сотканное из тягучего сигаретного дыма облако. Гена молча смотрит на «облако». Мысли в голове двигаются вяло, заторможено. Скорее всего «облако» ему тоже снится, но Фролов знает, что сон уже закончился, и происходящее в его квартире обязано быть реальностью. Ещё он понимает, что, когда шёл в кухню, «облако» уже было здесь. Гена спросонья просто прошёл сквозь него! Фролов вдруг осознаёт, что ощущение чужого присутствия у него так никуда и не исчезло.
Гена всматривается в «облако». Оно почти прозрачный шар с рваными лоскутами краёв. Застывший пар, внутри которого вьются хитросплетения странных узоров. Гене они кажутся похожими на щупальца. Узоры медленно перемещаются и, кажется, даже создают при этом какой-то лёгкий шум. Шёпот. Узоры могут разговаривать. Они что-то шепчут ему…
Так, стоп! Нужно успокоиться!
Фролов только сейчас осознает, что его побелевшие от усилия пальцы продолжают сжимать ручку чайника. Он неловко ставит чайник обратно на плиту. Металлический лязг о решётку плиты оглушает. Гена вздрагивает и испуганно смотрит на «облако», но оно неподвижно. Фролов пытается сглотнуть слюну, но в горле болезненно сухо.
Что ж, если он не спит, то вариантов остаётся немного. Самый очевидный из них для работника психдиспансера – это сумасшествие. Или банальный передоз. Интересно, что сказал бы по этому поводу Федяй – признанный в их компании специалист по всяким «развлекательным» коктейлям? Живо вспомнился давешний сон. Почему именно сегодня его подсознание вспомнились старые приятели, ведь мушкетёры не виделись уже очень давно?
Федяй два месяца как в могиле. Зная его склонность к употреблению разных химических препаратов, мало кто удивился произошедшему. Ждали не столько результатов самого вскрытия, сколько токсикологии. А она пришла чистая. Никаких посторонних веществ в крови. Ничего. Тогда все решили, что больничное начальство, чтобы избежать детального разбирательства, подстраховалось с результатами анализов. Поверить, что в Федяевой крови отсутствовала хотя бы дежурная доза рецептурной химии, было непросто. Правда, он вроде бы, в последнее время и правда перестал употреблять. Ходил угрюмый и молчаливый, наверное, именно из-за этого. После смерти Федяя их компашка как-то сама собой распалась, хотя до этого пережила даже Генкин уход со «скорой».
