Часть 1. «… И былого не отнять».
Прошло более четверти века с того дня когда мне посчастливилось встретиться с человеком жизненный путь которого был тернист и полон драматических поворотов, но в то же время поучителен как образец неиссякаемого жизнелюбия, твердого духа и высокой нравственности.
А все произошло как всегда обыденно. Летом 1987 года, я ехал по казенной надобности в Москву. Едва вошел в купе, как увидел там расположившегося у окна крепенького на вид пожилого мужчину с орденскими планками на груди. После обычных приветствий и сопутствующих данному случаю обмену слов, мы дальше ехали молча, каждый, думая о своем. В Целинограде к нам в купе подсадили женщину средних лет с малолетним внуком. Крутой оказался нрав у нашей попутчицы и сварлив, о чем бы ни зашел разговор, все ей плохо – внуки не послушные, сноха бездельница и дура, сын и вовсе дурак, а соседи по дому и даче, так и норовят какую либо гадость устроить, все ее со свету сживают и прочее и прочее. Не перенося ее злобствования, я несколько раз выходил из купе, коротая время то в вагоне-ресторане, то в тамбуре. Мой попутчик-фронтовик оказался более выдержан, какое-то время он молча слушал ее, а затем лёг на свою полку и преспокойно задремал.
Каково было общее удовлетворение, когда наша неугомонная попутчица сошла в Кокчетаве, вместе со своим внуком и многочисленными баулами.
Едва начало темнеть, мы с попутчиком решили поужинать, разложили на столе нашу провизию, и стали потчевать друг друга чем Бог послал. Отведав седло барашка приготовленного по-кыпчакски, старик, вытирая руки салфеткой, вдруг неожиданно изрёк: «Хоть и сказано в священном писании «не судите да не судимы будете», мне все же жаль таких людей, что та тетка с внуком. Душа у нее смутная, без Бога живет от того и на весь свет озлобилась. Такие люди всю жизнь страдают от собственной озлобленности и нигде не находят умиротворения. Им бы пойти в Божий храм, раскрыть душу батюшке да искренне молиться во спасение. Тогда бы стали они прозревать, да и людей бы перестали ненавидеть. Божий храм, вот спасение для той женщины и ей подобных». – Высказав это, он стал из чайника разливать кипяток в стаканы. То, что я услышал из уст моего попутчика, привело меня в изумление: «А не священник ли он часом, больно хорошо и внушительно сказал». «Да нет вроде» – решил я, глянув на руки попутчика, которые украшали незамысловатые татуировки. В советское время, когда тотальная пропаганда атеизма была возведена в ранг государственной политики, слышать такое от человека, не облаченного церковным саном, звучало как нонсенс. А посему, заинтригованный его откровением я с большим вниманием продолжил слушать дальше. А дальше он столько интересного наговорил, что уже далеко за полночь, укладываясь лечь спать, я пришёл к твёрдому убеждению, мой попутчик – человек неординарной судьбы, огромной внутренней силы, большого и ясного ума, к тому же замечательный рассказчик умеющий расположить к себе собеседника.
На следующий день, расставаясь с ним на перроне вокзала города Волгограда, я глубоко тронутый его откровениями дал слово, что к ноябрьскому празднику обязательно приеду к нему в гости. На том мы и расстались.
… С того памятного дня вплоть до его ухода из жизни в 2002 году между нами установилась крепкая мужская дружба. Мы переписывались, навещали друг друга, дружили семьями. Надо сказать, что за всё это время я сделал немало записей его рассказов, в которых он делился своими воспоминаниями и размышлениями о своей нелегкой, но богатой на разные, нередко необычайные, события судьбе. Должен признаться, что я не раз в разные годы пытался приступить к обработке и дальнейшей публикации рассказов моего давнего попутчика. Всё как-то не получалось. Видимо, действительно, «всему своё время» и сегодня листая поблекшие страницы старых блокнотов и слушая диктофонные записи, чувствую, как меня охватывает пронизывающая грусть и чувство вины за то что надолго забыл своего дорогого друга. Дабы изгладить свою вину и отдать дань памяти этому замечательному человеку, я решил опубликовать его рассказы, надеясь, что кто-либо из вас дорогой читатель найдёт в них для себя, что-либо любопытное и поучительное. И так, слово Василию Демьяновичу Суворину.
« … Родился я Божьей милостью в станице Каза́нская, Верхнедонского района Ростовской области в 1920 году. – Начал свой рассказ Демьяныч, когда мы изрядно продрогнув, на демонстрации посвященной 70-летию Октябрьской Революции вернулись домой и расположились в гостиной за роскошным обедом. – Семья по казацким меркам была небольшая, дед, отец с мамкой да я с сестрой. Все бы ничего да в 1928 году с началом коллективизации деда с отцом забрали огэпэушники, а вскоре умерла и мамка. Такая участь тогда постигла многих в нашей станице, мы были не первые и не последние. Только я закончил 1-ый класс, а сестра 3-и, как нас обоих поместили в детдом в Ростове на Дону. В детдоме я пробыл два года, а затем меня за кражу котлеты со стола воспитателя, перевели в специальный детский дом, расположенный в Харькове. О жизни в спецдетдоме, по сути, являвшейся детской тюрьмой с его жесточайшим режимом, до сих пор вспоминаю с содроганием. Как бы то ни было, в 1936 году после окончания 7 класса меня в числе других моих однокашников определили в ФЗО (фабрично-заводское обучение) при Харьковском электромеханическом заводе. Видимо неплохо я освоил навыки слесаря-инструментальщика, что уже через год научился из полосок нержавеющей стали (украденной на складе) делать такие «финки» что они были мечтой многих ребят из нашей стороны. На деньги, вырученные от продажи «финок» я солидно прибарахлился, купил себе модные на то время вельветовую куртку, кепку-шестекрылку, хромовые полуботинки и зажил франтом. Но всему этому вскоре пришел конец. Однажды, при попытке продажи ножа я был схвачен милиционерами и доставлен в ДОПР. Там выяснили и про кражи заготовок со склада, и в декабре 1937 года присудив мне 5 лет, отправили отбывать срок в Карелию, где я работал на строительстве электростанции. Отсидел я там три с половиной года, а затем, подпав под первомайскую амнистию 1941 года, вернулся в Харьков на свой завод.
