и сказал серафим Серафиме: уже заря
гроз разряд отгремел и стихнул пугалась зря
шестикрылый плеча коснулся легко паря
тем порвав тишину как цепи на якорях
восемь лет не судьба воспрянешь – поднял хитон
и обрушил на складки юбки луи виттон
Серафиме помог укрыться крестя при том
ведь как будто забылась мыслью кладя бетон
три стены на четвертой окна а дальше всё
и не сад и не поле ширью: люпин паслён
и не звездка луны весомей в окне блеснет
тупикового «если» – сетью паук казнен
Серафима не терпит ретушь не терпит грим
Серафима проста в общении с судьбой и с ним
против ретуши многоцветной ей цвета три:
черный белый и вдохновенный что жжет внутри
вдохновенный из крови венной из тонких жил
красный конь и огонь дом алый в котором жил
лепесток полевого мака поверх межи
что казалось простым и ясным слезой дрожит
и сказал серафим Серафиме: рисуй любовь
не брала для нее ни розовой ни голубой
не крестила крестами черно хоть знала боль
вдохновенным кропила ало бетон рябой
у стены появились раны ничем не смыть
серафим трепетал крылами тревожил сны
отрешенной в миру позволил житiём прослыть:
нелюдима чудаковата не ждет весны…
серафим обещал: забудешь на нет сойдёт
за триасами мезозою черед грядет
все сотрется мытьем ли катаньем ли битьем
повзрослеешь – и шестикрыло берег ее
он уверен он однозначен он сам как Бог
он приближен в познании мира к стопам его
наблюдателен осторожен из стрел набор
пухло розовым ангелочкам он: Я – само
Серафима почти смиренна почти нема
не телесна дебелой девкой по теремам
то вздохнет то смыкает веки дремой дрема
валит с ног жеребенком алым степи привал
если ей ничего не снится пиши: мертва
Серафима рисует лица уснув едва
всем: одно ничего не сделать хоть пей отвар
из трехмерной палитры цвета осталось два
и один из них черный черный какой второй?
этот цвет на траве точеной дневной порой
в синеве молодого неба где все старо
на гнедой жеребячьей шкуре чужим тавром
он один неминуем казнью бетонных стен
болью если точны удары до жил костей
Серафима душой невинна и не из стерв
