Восход еще не окрасил спящие небеса.
Редкие розовые всполохи изредка мелькали то там, то тут, нежно целуя темную кромку горизонта. Едва проснувшееся солнце кинуло горсть первых зарниц, торопясь оповестить мир о близости утренней зари. Алое зарево опасливо растекалось по серому небу, раздвигало похожие на дымку прозрачные облака и настороженно касалось темнеющего края…
Восход медленно, но верно, приближался. Небо, наконец, посветлело, заалело и мгновенно стало цвета чистейшей лазури.
Девушка осторожно вышла из монастырских ворот. Глядя под ноги, торопливо добралась до опушки леса. Едва сдерживая колотящееся сердце, присела на поваленное дерево. Оглянулась.
Позади высился древний монастырь. Его выбеленные стены казались суровыми и неприступными. Впереди виднелось большое село. А где-то там, за лесом, раскручивая серпантин дорог, прятался огромный город.
Вздохнув, она несмело стянула с головы платок, крепко повязанный по многолетней привычке, распустила косу и, тряхнув длинными, рассыпавшимися по спине, волосами цвета спелой пшеницы, неспешно побрела по вьющейся среди полей дороге.
Пошла вперед, к людям, к самой себе.
К той себе, забытой и заброшенной. Ничьей.
Школьный звонок прозвенел радостно и задорно. И тотчас по школьным коридорам понеслись сотни детских ног, спешащих вырваться на волю.
Елизавета Алексеевна, учитель домоводства, устало повела плечами. Шесть уроков подряд, несмотря на двадцатилетний стаж работы, даются нелегко. Она собрала со стола образцы кружевных воротничков, аккуратно смотала брошенные на столах клубки ириса и других ходовых ниток, на которых школьницы осваивали технику плетения кружева. Разложила крючки по соответствующим номерам в специальные шкатулки и огляделась.
Ее кабинет домоводства считался в районе образцовым. На семинарах и выездных педсоветах гости обязательно приходили сюда, чтобы полюбоваться плодами ее умелых рук.
Чего тут только не было… На демонстрационных планшетах она объясняла методику плетения кружев, вязания носков и кофт, вышивания гладью, крестиком, лентами и бисером. Отдельный стенд показывал виды кружев, плетению которых она обучала девочек. Здесь были представлены и вологодские, и елецкие, и вятские, и михайловские кружева. Но больше всего Елизавета любила кружево, выполненное коротким крючком: ирландское, венецианское и немецкое. Она могла столько о них рассказывать, что порою даже сама себя останавливала, боясь наскучить своим ученицам.
Чуть поодаль, на самодельных сундуках, лежали лоскутные одеяла. Техника лоскутного шитья была обязательной в ее собственной программе обучения. Модный ныне пэчворк, издавна применяемый нашими бабушками, преображал и украшал любую домашнюю вещь и утварь: и салфетку, и одеяло, и покрывало, и полочку.
Елизавета Алексеевна гордилась своими ученицами. Она никогда не задумывалась о том, что их успехи – результат ее неустанного труда, терпения и мастерства Зато постоянно и повсеместно говорила о своих воспитанницах, как о больших мастерицах, труженицах и хозяюшках.
В школе Елизавету любили. Школьницы, понятное дело, ходили за ней табуном. На уроках считали каждую минуту, надеясь, что очередной звонок задержится или баба Лена, которая уже лет двадцать нажимает на кнопку звонка в школе, опоздает или задремлет.
Елизавета Алексеевна, разложив все по местам, наконец, собралась, занесла журнал в учительскую и, кивнув на прощание коллегам, вышла из школы.
Апрель, веселый обманщик, непоседа и насмешник, заканчивался. Он, как всегда переменчивый и легкомысленный, принес немало сюрпризов в нынешнем, и без того неспокойном году. Не зря в народе апрель как только ни величали: и водолей, и березень, и снеголом, и моросей… Это все о нем, легкокрылом, неосмотрительном и неразборчивом весеннем месяце.
Но, как бы то ни было, все громче звучала мелодия весны. Апрель – ее вестник и добрый посыльный. Без устали поющий о торопящихся домой птицах, просыпающихся деревьях и о реках, яростно срывающих ледяной покров.
Елизавета неторопливо шла по селу. Ей, больше двадцати лет живущей в Александровке, все казалось не просто до боли знакомым, а родным-роднехоньким. Все она знала, все любила, все помнила. И куст черемухи за сельмагом, который школьники посадили ко Дню победы, и желтый одноэтажный дом, ставший крошечным филиалом районного краеведческого музея после того, как студенты во время практики раскопали здесь древнее жилище с кучей битых глиняных горшков и других артефактов.
Чуть поодаль высился сельский совет. В одноэтажной Александровке это большое здание казалось чужеземным монстром, но делать было нечего. Начальства вдруг оказалось так много, что старого здания уже не хватало.
За сельсоветом расположилась родная школа. Дальше по улице – рынок, куда на выходных съезжается вся округа. За большим перекрестком – кузница, слесарные мастерские. А за селом – бывшие колхозные фермы, ныне взятые в аренду местным фермером, и еще река. Широкая, полноводная, обильная. Глубокая, с отлогими берегами, поросшими камышом и осокой. Место паломничества сельских мужиков с удочками, тайных встреч, долгих бесед, горестных воздыханий и отчаянных признаний.
