Глава 1. Пренеприятнейшее известие
Несомненно,
Ларанский — редкостная сволочь. И как всякая редкостная сволочь, он обладал
удивительными для этой породы качествами: проницательным умом, хищным обаянием
и харизмой. Той, что надолго оставляет странное послевкусие острого желания
встретиться снова и надежды, что пути никогда не пересекутся. Этакий гётевский
Мефистофель, если пожелаете.
Было что-то
неуловимо дьявольское в облике этого человека. В точенных, словно высеченных
античным скульптором, чертах лица. В темно-рыжих волосах, собранных на затылке
в небрежный хвост. Больше всего одновременно пугали и манили разноцветные
глаза: правый был зелёным, а левый — синим. Глядя в них, невольно
вспоминалось суеверие, будто у людей с гетерохромией две души.
Дан был высок и жилист, и, на первый взгляд, казался тщедушным. Но только на
первый взгляд. В обманчиво плавных движениях скрывалась недюжинная сила, что
оставалось удивляться откуда она взялась.
О жизни этого
человека известно крайне мало. Почти ничего, кроме самого важного факта: Дан
Ларанский выдающийся художник современности. Один из зарубежных журналов,
посвящённый мировому искусству, назвал Дана «творцом, чья гениальность поражает
умы современников». В этом есть своя доля истины. Картины, выходящие из-под
кисти Ларанского, кажутся сверхреалистичными. Они пропитаны жизнью. Чувства,
эмоции и даже мысли, которые обдумывал человек, казалось, обретают свою
форму. Невольно задаёшься вопросом: уж не продал ли художник душу дьяволу,
чтобы так писать?
Ларанский
предпочитал вести уединённый, несколько замкнутый образ жизни. На ужинах он
появлялся редко, проводя много времени за работой в мастерской. Глядя на Дана,
внутри благоговейно трепетал восторг, какой можно испытать, наблюдая за
человеком, самоотверженно преданному своему делу. Ко всеобщему вниманию художник
относился с вежливой снисходительностью. Он любил искусство, и искусство
отвечало ему взаимностью, принося плоды известности и успеха.
За гениальность
Ларанского высшее общество, мнящее себя хоть сколько-нибудь образованным и
духовно ра́звитым, простило художнику прегрешения, о которых так любят
посудачить кумушки в кулуарах аристократических домов. Каждая богатая семья
считала своим долгом приглашать Дана на званый ужин, а в галереях и на
аукционах его картины покупали за баснословные деньги.
Впрочем, как и все
творческие люди, Дан был непредсказуем. Нет, он не бегал голым по улицам и не
пытался привлечь к себе внимание с помощью сумасшедших перфомансов. Но
разгадать, что на уме у этого человека было невозможно. Он жил в соответствии
со своими внутренними убеждениями и поступал так, как считал нужным. Наверное,
поэтому личность и жизнь художника обросла легендами, что впору бежать от него
со всех ног.
О Дане Ларанском
всегда ходили сплетни. Одни поговаривали, будто художник извёл свою жену пять
лет назад. Вторые — что он причастен к безвременной кончине кузена. Третьи
шептали, что Ларанский во время службы в дипломатическом корпусе был связан с
итальянской разведкой и имел непосредственное отношение к подавлению восстания
в маленьком африканском государстве. Едва ли не собственноручно расстреливал
повстанцев ради забавы. Впрочем, название страны никто не мог вспомнить.
Сам художник
реагировал на подобные слухи с поистине аристократической сдержанностью. Он не
подтверждал, но и не опровергал их. Впрочем, смельчаков задать откровенные
вопросы, чтобы развеять сплетни, оказалось немного.
- Я вот думаю: вам
действительно наплевать на то, что говорят о вас? Или вы питаете извращённое
удовольствие от злых языков?
Работа с одним
человеком по нескольку часов в день невольно располагает к откровенности.
Особенно если эта работа связана с обнажённой натурой. А потому и вопросы
возникают самые откровенные.
Из-за холста
показалось бледное лицо. Оценивающий взгляд скользнул по обнажённому телу и,
поднявшись выше, остановился на высоком арочном окне эркера.
- Если вам напекло
голову, так и скажите, — ответил Ларанский, скрывшись за полотном. В тихом
деликатном голосе послышались саркастичные нотки. Помолчав, добавил:
— Чуть выше подбородок, Рика. Мы ещё не закончили.
- Грубиян,
— выдохнула я и приподняла лицо.
По щеке кокетливо
скользнул рыжий завиток, заставив поморщиться.
Солнечный свет
разлился жёлтыми пятнами по бежевым стенам и полу мастерской, будто кто-то
разбил банку с одуванчиковым вареньем. За высоким полукруглым окном с
прозрачным тюлем покачивались изумрудные кроны деревьев. Бойкое чириканье птиц
ласкал слух, и я на мгновение зажмурилась от удовольствия. Момент, который
хотелось запечатлеть и унести с собой в воспоминании, – небольшая художественная
мастерская, часть подиума в эркере, где я полулежала на антикварной оттоманке с
зеркалом в руках, прикрыв самые интимные места синим покрывалом, картины,
скрытые от глаза посторонних льняными простынями.
Я посмотрела в
зеркало и удовлетворённо хмыкнула своему отражению. Обстановка времён королевы
Виктории навевали мысли об исторических романах Флобера и Бальзака. Наверное,
так встречали знаменитые содержанки золотого века весеннее утро: в сладостной
сонной неге и в ожидании письма от богатого покровителя.
