Невозможное возможно
Уходя возвращаться, до слез накричавшись глазами,
обнимать пустоту, выпивать вместо кофе туман.
Дозвониться на номер, который хронически занят,
и нажать на отбой, телефон опуская в карман,
не сказав ничего на: «Алло! Говорите, я слышу»,
не ловить по ночам фонарей мотыльковый эскорт,
не заметить в упор, как неровно кометами вышит
темно-синий колпак над седыми вершинами гор.
Расписаться на дне, оставляя автографы рыбам,
заблудиться в траве и дорогу найти в облаках.
Напроситься к тому, кто давно непростительно выбыл,
и понять, почему измеряется страх в пауках.
Прочитать на ноже приворот и порезаться ложью,
наглотаться обид, а потом поворачивать на…
В параллельной себе невозможное будет возможно,
нужно просто пройтись до себя сквозь порталы окна.
Проснёмся рядом?
Темнота задышала громче,
а тела посекундно ближе,
я под веками вижу солнце,
поцелуем себя ты выжег
на моей покрасневшей коже,
на сочащемся болью сердце.
А прижаться теснее можешь?
Я годами мечтал согреться.
Пальцы, ясно тебя увидев,
задрожали, узнав мгновенно.
Не писал о таком Овидий —
обжигая, бежит по венам
раскаленная лава крови —
не держи в берегах, не надо,
вечер наш без лекал раскроен,
ночь постелью широкой смята.
Засыпая уже под утро,
видя звезды незрячим взглядом,
прошепчу: «Ты – восьмое чудо»
и добавлю: «Проснемся рядом?»
Не один
Не марая пустыми фразами,
поплотнее задвинуть шторы,
и неважно, что слишком разные,
не волнует, что очень скоро.
Утопая в дыму сомнения,
позабыв про остывший кофе,
не смогли иначе ни ты, ни я —
мы же оба в провалах профи.
Прикоснуться, раздеться, сплавиться,
выдирая стоп-краны с мясом —
на двоих единая матрица
и один опьяневший разум.
Тишину разбивая хрипами,
отражаться в тебе зеркально,
мы друг друга пожали, выпили
слишком жадно и так не тайно.
Вздохом тихим твоим разбуженный
я пойму – не приснилось все же:
что теперь не один, что нужен и
слишком разные так похожи…
Трансплантация души
Гемодиализ священных писаний бессилен,
писк аппаратов – привычная азбука Морзе.
В боль провалившись с вершины морфина просила:
руки в крови виноградной получше отмойте,
только потом осторожно беритесь за дело.
Я столько лет ожидала – появится донор.
Архихирург шестикрылый и очень умелый
мне сообщит: «Все готово» обыденным тоном.
Дальше навалится сон многотомным кошмаром,
будет темно, и поставят на паузу сердце,
полуживой мне привидится многое в малом,
и задрожу, просыпаясь, пытаясь согреться.
…«Не приживается, – скажут врачи обреченно, —
не помогают иммунодушедепрессанты,
мы просчитались, ошиблись критически в чем-то,
зря понадеялись на милосердие Санта…
Санта-Марии, Лючии, Иуды и Павла —
поистощились запасы щедрот и подарков,
зря заказали авансом спасителей лавры,
как ни прискорбно – уже не помогут припарки».
Температурю. Скребется и рвется наружу
мой трансплантат, отторгается больно и трудно.
Больше за жизнь не цепляюсь, ни капли не трушу —
Душеспасения День – он нисколько не Судный.
Дурная Луна
Я вижу – встаёт дурная луна…
Джон Фогерти
Вибрация вдоль хребта —
становится дыбом шерсть,
проезжая часть пуста,
но шансы дождаться есть.
Коснулись ноздрей духи
и мелкую будят дрожь.
Заделаться бы глухим —
не слышать орущих рож,
не чуять пивную вонь
и «Мальборо» фимиам.
Бормочет она: «Не тронь»,
ты слышишь: «Конечно, дам».
Скорее подальше в тень —
двоим навредит толпа.
Схвати. Оглуши. Раздень.
Плевать, что она глупа.
Неважно, какой размер
и ноги какой длины —
сейчас ты горяч и смел
во власти Дурной Луны.
…Кровь сладкой такой была,
и бился в ладони пульс,
теперь укрывает мгла
остывшее тело. Пусть.
Перебираю прожитые дни:
от ясписа до черного опала.
На полках лет разложены они,
рассыпано-потеряно немало.
Пропала где-то детства бирюза —
её напрасно под столом ищу я.
Пытаюсь, хоть и знаю, что нельзя,
на барахолке прикупить другую.
Покрылся пылью юности алмаз,
тусклее стали радужные грани.
Обычным кварцем кажется сейчас,
который не сияет и не ранит.
Я протираю каждый камень-день,
дышу на них, холодные, напрасно,
купаю в теплой дождевой воде
и вижу, сколько не хватает разных:
заброшенных со злости под диван,
распроданных по глупости когда-то,
обмененных на водочный туман,
заложенных до будущей зарплаты.
Их не найти и не вернуть назад,
оставшиеся выстрою по краю.
Когда-нибудь случится камнепад,
но я уже об этом не узнаю.
Снишься. Пошло, давно и прочно;
ксерокопией влажной тело
отпечатается на простынь,
раскрываются губы спело;
незаметно в меня пророс ты;
выгорает в рассвете ночь, но
проступают следы на коже —
поцелуев попали искры;
неохотно стихают вздохи;
уходя, остаешься близко —
по Писанию это плохо,
но иначе уже не сможем.
Усмехается ревность в спину;
пересохли от жажды губы,
забывает о ритме сердце.
Посыпаем запреты густо
аморальности жгучим перцем.
Я когда-то к тебе остыну?
Я выдирала корни из земли
окрашенной,
отравленной,
заразной.
Они кровили, медленно рвались
поклеточно,
пониточно,
не сразу.
Меня кромсала скальпелями боль
крушащая,
жестокая,
тупая,
когда из почвы, больше не родной,
саму себя
тащила я,
спасая.
Мой мозг – серпентариум, в нем извиваются мысли,
