В умилении сердечном
Прославляя истукан,
Люди разных каст и стран
Пляшут в круге бесконечном,
Окружая пьедестал…1
Забежав на минутку домой, Саня Латышев снял с полки коллекционную банку из-под «Хейнекен» и, оглядываясь на дверь, зубами открыл бутылку «Жигулевского». Мама должна была вернуться с минуты на минуту, и объясняться с ней было некогда. А она бы точно потребовала объяснений, ей не понять, что в его возрасте пить пиво – это нормально, а не пить пива – ненормально. В зеленую, чуть помятую банку влезло две трети бутылки, и остальное пришлось допить – залпом, из горлышка. Латышев не очень любил пиво, но «Жигулевское» – моча ослиная, а не пиво. Он вытащил из тайника, устроенного на дне чемодана, пачку «Мальборо» и сунул в задний карман джинсов (индийских, но с вранглеровской нашлепкой). К его глубокому сожалению, на пачке вместо «Made in…» красовалось «Табачная фабрика им. Урицкого. Ленинград». Поехали бы они в Геленджик, как всегда, – он бы знал, где достать настоящие «Мальборо», а здесь, во Фрунзенском, все было для него чужим.
Мама каждый год возила Саню на море, иногда на все каникулы, – считала, что в Петрозаводске для ребенка слишком мало солнца. Она была учительницей начальных классов, а на лето устраивалась работать в обслугу какого-нибудь приморского санатория или дома отдыха: за это и денег платили побольше, и «ребенок» мог безо всяких путевок загорать и купаться. В этом году (последнем перед поступлением в институт) в Геленджике у мамы что-то не срослось, и они поехали в Крым: подруга помогла ей устроится в «Айвазовское» посудомойкой.
Латышева здесь раздражало все. В Геленджике они снимали комнату в маленьком частном домике, с террасой, увитой виноградом – на ней он спал, – а здесь жили в панельной многоэтажке, которая днем раскалялась, словно сковорода. И спать Латышеву приходилось на лоджии. В Геленджике остались его друзья, связи – и девушка со странным именем Марта, которой он так ни разу и не написал за всю зиму. Здесь вместо загадочной и молчаливой Марты на одной лоджии с ним жила прозаичная и разговорчивая Наташка. Лоджия была поделена надвое ширмой, а Наташка с отцом снимали соседнюю комнату. Ее отец тоже работал в «Айвазовском», физруком: водил на терренкур одышливых чиновничьих жен и учил играть в теннис их детей.
Латышев скомкал в кулаке этикетку «Жигулевского» и поставил бутылку в угол, где их набралось не меньше десятка. Мама не сомневалась, что это из-под лимонада. Ему оставалось только незаметно выскользнуть из квартиры, но дверь открылась навстречу: не успел.
– Санька, я ужин принесла, – мама сунула ему в руку увесистую сетку (он не ожидал, что это будет так тяжело, и едва не уронил ее на пол). – И черешни тебе купила.
– Я не буду ужинать, – он поставил сетку на стул. – Мне бежать надо, я опаздываю.
– Куда? – улыбнулась мама.
– Тебе-то что? Надо мне.
– А в руке у тебя что?
– Ничего! – он протиснулся мимо нее к двери, стараясь не дышать. – Я ушел, приду поздно.
– Саня! Что значит «поздно»?
– Часов в двенадцать, – Латышев хотел поскорей проскользнуть через прихожую, но лицом к лицу столкнулся с физруком. Как тут тесно! В Геленджике он уходил из дома, перепрыгнув перила террасы. С десятого этажа через перила лоджии не уйдешь…
Физрук, вдохнув запах пивного перегара, демонстративно помахал ладонью перед лицом. Латышев же едва не расплескал пиво из драгоценной банки.
– Все пьешь? – угрюмо спросил физрук.
– А ваше какое дело? – огрызнулся Латышев.
– Саня! Ты как разговариваешь? – Мама тоже вылезла в тесную прихожую. – И что у тебя в руке?
– Ничего, сказал же!
– Пиво у него в руке, импортное, – хмыкнул физрук.
– Саня! А ну-ка вернись!
Они не понимают! Они не понимают, что никто не будет его ждать! И что в той компании, в которой он собрался провести вечер, другого пива не пьют! Не носят индийских джинсов и не курят «Мальборо» фабрики Урицкого! В Геленджике ему ничего доказывать не приходилось, там все давно его знали.
Физрук свернул в кухню, чтобы не мешать.
– Где ты это взял? – мама брезгливо указала на «Хейнекен».
– Нашел!
– Саня, ты что, фарцуешь?.. – мама схватилась за дверной косяк, как будто собиралась упасть в обморок.
– Ерунду не говори.
Где слово-то это услышала? Саня не фарцевал – так, подфарцовывал, и не здесь, а в Петрозаводске. Одна нашлепка «Вранглера» обошлась ему в пятьдесят рублей, откуда бы он их, интересно, взял, если бы не заработал?
– Ма, это просто банка. Ты же сама ее мне и принесла на прошлой неделе, – смягчился он.
Мама знала, что он собирает банки из-под импортного пива, и частенько приносила их из «Айвазовского».
– Да? Вот уж не думала, что они нужны тебе, чтобы разгуливать по улицам!
– А что в этом плохого? – Латышев прикусил язык: сейчас начнется политинформация о системе ценностей! И физрук тоже вставит несколько слов, он всегда суется не в свое дело. «Тот, кто носит Адидас, скоро родину предаст»! Можно подумать, те, кого он учит играть в теннис, носят джинсы фирмы «Салют»! И попробовал бы их кто-нибудь обвинить в нарушении морального кодекса строителя коммунизма…
– Что плохого? Тебе не кажется, что это низко? – мама сложила губы бантиком. Она все время забывала, что она не на уроке и он не третьеклассник.
