С древних времен
влюбленные
возводят воздушные замки,
но еще не было случая,
чтобы они
довели дело до конца.
Иногда не хватает стекол
для окон,
выходящих на восток и на запад,
иногда – дверей,
иногда – терпения у творца.
По всей планете стоят недостроенные,
полуразрушенные дворцы надежд
с гвоздиками,
высохшими на подоконниках,
с розами,
одичавшими без людей.
Мы приходим в такие дворцы,
чтобы прикоснуться к знакомым лицам.
Здесь давным-давно
никого нет,
и старые дворы
переполнены серыми скелетами листьев.
И мы выбегаем из этих нелепых развалин
на площади,
где плещется солнце,
бьющее через край.
И снова возводим
воздушные замки.
А зачем?
И сами не знаем…
Лето 1961, Молдавия
1
И были храмы как пожары.
И, как про жаркую весну, —
кричали трусы про пощаду,
раскинув руки по песку.
И ты вошла и всех простила,
за то, что все хотят любить,
за то, что счастья не просили,
(просили – просто не убить),
за то, что день пойдет на убыль,
и ты забудешь нашу кровь,
и похоронят наши губы
под безымянною горой.
2
Проходили гунны по Риму,
проходили грузные танки,
и большие птицы парили.
Потому что война настала.
Потому что устали кони,
не осталось могил в запасе,
остались только иконы
для пропавших и просто павших…
Только – волчья песня о горе,
только вдовы плачут ночами,
только травы вступают в город.
Чтобы все
повторить
с начала.
Лето 1962, Эстония
Всхлипы…
И вдруг —
а глаза все круче и круче —
отпечатан на скалах
оскал зубов.
Как молили они,
как метались
в безвыходном круге!
О возьми, Одиссей!
О! Возьми с собой.
Тело мое, о, как параллельно мачтам,
ты привязано к миру
веревками в десять рядов!
Как безумно
белками навыкате
остров маячит…
и уже не дойти,
не достичь,
не достать рукой.
Ноябрь 1962
Последнее слово для любви
Земля моя!
Кругом.
С восьми километров.
Какие там реки —
в мизинец длиной!
Земля моя!
Песня. —
Четырежды мерным
в четыре пропеллера
рейсом домой.
Прощай,
я сегодня оглохну от бури,
ослепну
от солнца
на уровне глаз
и просто примыслю
твои атрибуты:
березы, как точки,
и горы в ногах.
Я выберу город —
огнями на север,
усталый автобус —
крутить и качать,
спокойную память,
спокойное сердце.
Останутся
руки —
дрожать в рукавах.
Ноябрь 1962
С чего началось?
Лес вырубали.
Равняли озеро.
Плеск —
в лес.
Заложен фундамент.
И вот – башня,
Роскошь конструкций.
Блеск.
Блеф.
И тогда передрались:
кому —
выше!
Тугие белки наливала удаль.
Орали:
носом
не вышел!
Впивались ногтями:
Иуда!
Ты бежал.
Ты ставил рекорды в беге.
Камни в спину.
Сотни.
Тысячи лет.
И стучал телеграф:
Бейте!
Беглый еврей.
Жулик.
Подлец!
Протыкали тела
лагерями,
взглядом.
Убивали,
улыбались:
что, больно?
Разбивали лбы.
Очнулись. —
Ладно.
И назвали:
равенство,
свобода.
Ноябрь 1962
Ты проходишь насквозь
этот город и годы и метры
по трамвайным следам,
по зеленым рефлексам реклам.
От кольца до кольца —
промежуток
почти незаметный,
ничего не успеешь…
сегодня ты просто солдат
с голубыми глазами,
сегодня ты понял впервые,
как печально любимое имя звучит по складам.
Понимаешь,
такая смешная привычка… —
перед тем как проститься,
подолгу стоять на углах
и гадать по снежинам,
если четное,
значит, не выйдет,
значит, завтра опять
уходить одному наугад
через город
и годы
и метры.
Декабрь 1962
1
Ты только колдунья,
ты так нагадала,
ты так наказала
ни за что, ни про что.
А память твоя
как книга для жалоб,
пиши сколько хочешь —
никто не прочтет.
Не вместе, а рядом
мы шли по дороге,
эта дорога
никуда не вела,
и только случайно
была ты дороже
и лучше других
случайно была.
Ты только колдунья,
ты так нагадала,
ты так наказала
ни за что, ни про что.
А память моя
как книга для жалоб,
пиши сколько хочешь —
никто не прочтет.
Я все позабуду,
закончены счеты,
и на юг и на север
раскрыты пути.
Ты совсем не колдунья,
ты просто девчонка,
ты хотела остаться,
а нужно уйти.
Лето 1963
2
По асфальтам городов,
по травам
незамысловатые следы
наши,
существующий порядок
заставляет нас играть в пятнашки,
бегать по все Земле,
желтые листья мять.
Дело идет к зиме.
