Если весной, когда без ясной цели долго и медленно бредёшь по тёплому асфальту тротуара, получится быть внимательным, то в блестящих, попутных ручейках – слезах тающего снега – всегда можно найти несколько потемневших монет и потом купить на них немного хлеба.
Это был их город, и они, трое, были его детьми.
Утренняя воскресная прогулка заканчивалась, и они шли по тихим улицам, вдоль озера, каждый по-своему наслаждаясь пробуждающимся густым осенним солнцем; шагали почти без слов, вдоволь наговорившись и насмеявшись в самом начале общения.
С высоких кленовых листьев падали то редкие, то обильные прозрачные капли – остатки холодного ночного дождя.
Статный морской офицер, в фуражке, в перчатках, с небрежностью поднял воротник своего форменного плаща; старик же глубже надвинул на морщины хмурых глаз козырёк мятой клетчатой кепки, а маленький мальчик шагал между луж, весело поглядывая по сторонам из-под красивого детского зонтика.
На городской набережной, кроме них, в эти минуты никого не было.
Старик, сложив руки за спиной, твёрдо держал во рту тёмную трубку.
– …Ты всё решил окончательно?
– Да.
Моряк смахнул со щеки внезапную дождевую каплю.
– А есть серьёзные причины, чтобы отказаться от такого решения?
– Только он…
Рукой в перчатке молодой мужчина показал на мальчика, который отбежал от них к чугунному парапету.
– Я уверен, что он не поймёт меня. Будет сильно переживать, обидится… Или возненавидит. Не хочу, чтобы такое случилось, и моё решение навсегда разлучило бы нас. Он – мой сын, и ни в чём не виноват. Для меня он – самое дорогое из того, что мне изо-всех сил нужно стараться сберечь…
– Тогда солги.
Старик остановился, рассматривая простор озера и красивые, уютные дома на противоположном берегу.
– Ему?!
– Да. Скажи сам, договорись и с ней, чтобы она тоже говорила вашему сыну, что, допустим, ты уходишь в плавание, в океан… Он будет грустить, ждать. Пиши ему письма, вроде как бы издалека, изредка звони. Потом случится ещё один дальний поход, ещё… Он привыкнет, повзрослеет. Будет ждать. Вам обоим будет плохо, но ты не потеряешь его. Потом, взрослому, всё подробно объяснишь… Он обязательно поймёт.
Моряк молча поморщился, поправил воротник плаща.
Старик тронул его за плечо.
– Сделай так, прошу тебя.
– Нет, отец, врать я вряд ли смогу. Ты же сам учил меня не унижаться ложью!
– Иногда, ради близкого человека, ради сына, это возможно…
– Ты когда-то лгал ради меня?!
Теперь уже старик длинно промолчал, по привычке выстукивая пустую трубку о гулкий спичечный коробок.
– Да, было однажды такое.
Плавно приближаясь к мрачным, тёмно-красным кирпичным сооружениям древней крепости, набережная постепенно заканчивалась рядами городского вещевого рынка.
Солнце в очередной раз выглянуло из медленных туч, опустилось лучами на асфальт пешеходной улицы, драгоценными точками блеснуло на брошенных по обеим сторонам тротуара больших полотнищах старого упаковочного картона.
– Ого! Дед! Па! Смотрите, какие здесь редкости!
Мальчик бросился рассматривать монеты, значки, чудесные игрушки, выложенные старьёвщиками на низкие прилавки, почти прямо под ноги прохожих.
Вдоль забора, насколько было видно, стояли разобранные велосипеды, ножные швейные машинки, торчали кривые карнизы, висели на проволочных крючках мотки разноцветных верёвок и проводов, мятые клеёнчатые куртки, ржавые каски, вёдра и резиновые сапоги.
Офицер, задумавшись, остановился перед рядами экзотической рухляди.
Поднял, пристально рассматривая и, тем самым ненадолго обнадёжив продавца, сначала одну розовую ракушку, потом, качнув в ладони, вторую, затем положил обе на прилавок.
