Представленные в этой книге поэтические строки имели реальную перспективу оставаться «на вечном хранении» в памяти сотворившего их человека, вырываясь на волю лишь в минуты публичных декламаций, протекавших в кругу слушателей – знакомых, а подчас и вовсе незнакомых людей. И это их заслуга: по их настоянию те мысли и звуки превращены теперь в причудливые, намертво закрепившиеся на бумаге, печатные тексты.
Россиянам, которые хорошо помнят душную атмосферу восьмидесятых – позднего Брежнева – годов, излишне напоминать о том, что разумно мыслящий человек искал тогда себе «отдушину» в алкоголе, монашестве, диссидентстве, в уходе в бесконечное критическое говорение.
Для автора единственным способом выжить в то время было – выплескивать копившееся в душе, делиться озарениями, побуждать себя и слушателей к другому осознанию…
Приходится удивляться, однако, что даже самые темные и мрачные поэтические свидетельства автора нередко исходом имели светлое прозрение и надежду:
«Чтоб летелось изнутри,
Если только есть такое
Состоянье проливное,
Чтоб умчалось за края,
Здравствуй, ласковость моя».
* * *
Сегодня в городе запахло полигаммой.
Искусство социального психоза
Опало вдруг,
И расцвела былая жизнь,
И роза
Дней Рублева
распустилась, стала стыдным срамом.
И кошки во дворе уже который день кричат как дети.
Они к котам в любовные попались сети,
И мучатся,
Кричат как дети,
Который день как дети.
А этот человек с огромной волосатой грудью
За женщиной идет, смеясь,
и судит ее
За то, что та его не любит.
Он хочет услыхать, конечно, имя,
А может быть еще какую новость,
О том, что все уже давно готово…
Но не готова женщина к любви.
Ведь он ужасен, этот зверь настырный,
И изо рта, наверно, пахнет гнилью.
Она не хочет этой ласки,
Но зубы можно чистить порошком и пастой,
А гнать любовь не по-людски,
Да сильно.
Лишь потому, что нету дней Рублева.
А кошек, что кричат,
гоняют злые бабки,
Которые газеты обсуждая, одобряют…
А тот мужчина с волосатой грудью – он оплеван.
И роза срама с наготой своей загнулась.
Ее никто не поддержал,
собою голым не накрыл,
шипы приняв.
Ее не поливают и не впрыскивают влагу
Все тотализованное тело.
У всех свои дела, свои пробелы.
И тот мужик, конечно, ляжет спать
В какой-нибудь гостинице один,
Проснется утром, на часы посмотрит,
И быстрым шагом удалится вон
Из города, мертвящего психозом,
В который я навеял полигамность,
Здесь сидя и согнувшись за столом…
27.05.78