Десятая порывалась уйти из семьи. Ей это почти удалось, но через три дня после нашей помолвки она ее расторгла. Я достал c антресолей свою переносную гильотину, не спеша разобрал, как ветеран разбирает свой наградной «макаров», смазал боевые и вспомогательные части. Собрал, выпил стакан водки. Дожевывая огурец, убрал газеты с плахи и тщательно вымыл руки. Потом поплевал себе на ладоши, пристроился и ловко отрубил себе голову.
Девятая тоже готова была на все. Но нашу переписку прочитала восьмая — даже, пожалуй, с половиной. И как назло — ближайшая подруга девятой. Она поставила мне ультиматум: откажись от девятой, или она все узнает. Я не захотел отказываться, да и с ультиматумами надо как-то бороться. Поэтому я все сам рассказал девятой. Девятая, как и предрекала восьмая с половиной, не поняла. Я достал гильотину и отрубил себе голову. Как они живут, понятия не имею.
Седьмая отправилась со мной в Стамбул, но после второй ночи, когда наутро я сказал, что предпочел бы любоваться цветением тюльпанов в Гюльханэ и в Эмиргане без нее, а банкоматы, если что, на каждом углу, переселилась в другой отель. Я тогда еще подумал, что рублю себе голову в последний раз.
С шестой у нас была разница в возрасте. Она любила меня безмолвно и безнадежно, да и сейчас любит именно так. Но однажды она одержала победу над собой. А спустя год и надо мной. Зато напрочь проиграла собственному отцу. Несколько раз она устраивала себе новые отношения, но сама их расстраивала. Тогда мы решили устроить себе помолвку. Однако папа и на сей раз победил, и шестая окончательно капитулировала.
Пятая была этнической марсианкой, причем из той части Марса, где чтут традиции и дочерей выдают только за марсиан. Впрочем, с ней мы тоже были помолвлены. Пятая очень меня любила. Перед отлетом на Марс она позвонила и сказала: «Я желаю тебе счастья». Я промолчал. Думаю, у нее все хорошо, в марсианских терминах.
Четвертая тоже едва не прервала замужество, возникшее всего за три месяца до нашей активной фазы. Но вовремя одумалась. «Воспитывает сына».
Третья стала моей женой. Я от многого отказался и многим вложился. Покинул Петербург. Но через год она решила «некоторое время побыть одна». Два месяца я молчал, а потом подал на развод. Еще через год она сообщила, что чувства живы и что хочет вернуться. Но на своих условиях. Я ответил, что не обсуждаю ультиматумы, поскольку это удел проигравших. «Будь ты проклят, тварь», — написала она. Недавно я зашел на ее страницу — и узнал, что она замужем. Правда, за обитателем далекой планеты Плутон, куда давно отлетела. Детей нет и уже не будет. Да и потом, видали мы этих мужей.
Со второй мы были совсем недолго. Мы, однако, были помолвлены и собирались подать заявление, но ее вовремя увел у меня мой лучший друг. У них родился ребенок, а спустя пару лет они расстались. Они тоже за границей, в разных странах. Оба одиноки. Нашли меня, хотели добавить в друзья, но я проигнорировал.
Первая работала секретаршей в школе, где я учился. Мне только что исполнилось шестнадцать, а ей — двадцать. На первой же вечеринке, куда я ее привел, она заперлась в комнате с одним из гостей, чтобы, как она потом это объясняла, меня успокоить. Произнеся это слово, она посмотрела в мои глаза и поспешно меня поцеловала. Мы стояли в дверном проеме у школьной библиотеки. С другой стороны к дверям приложила уши библиотекарша, которая была влюблена в меня, но я об этом не знал, никогда не узнаю и даже не могу догадываться.
Секретаршу, конечно, нельзя не понять. Но и меня можно понять, когда я стоял перед запертыми дверьми в той квартире. О чем так долго можно секретничать с незнакомым человеком? Ведь я не подслушивал. Я не знал и не мог догадываться. И поэтому стоял долго. А когда догадался — молча зашнуровал ботинки, оттолкнул друзей и зашагал к дому.
И моя жизнь навсегда стала другой, сука. Потому что я потерял голову.
Иногда я захожу на страницу первой. Она много путешествует. Я вижу, что у нее нет семьи, нет детей. Наверняка это не следствие ее поступка. Она сломала мне жизнь, но не только об этом не знала, но и не могла догадываться. И я не помню, чтобы желал ей зла. Да и жизнь моя отлежалась, отряхнулась, поплелась, заковыляла, а потом поскакала на костылях — догонять мою голову. А что ей оставалось?
Через год я и думать забыл о первой.
Когда-то, ложась спать, я представлял себя рядом с женщиной, которой говорил «ты». Ведь, когда вы близки с женщиной, это местоимение имеет совсем другой смысл, чем обычное обращение. Но женщины рядом не было. Я говорил «ты» в темноту. Я обнимал пустоту, я обвивал ее ногами. Близости не возникало.
Я много путешествовал, и я всегда был один. Конечно, я научился говорить сам с собой. Потому что путешествие — это такой проект строительства, было бы странно, если бы вы не видели со стороны то, что у вас получалось. Но потом я понял, что я поделился с тобой всем, чем мог. Мне совсем нечего тебе открыть.
