Джон. Август 1933 года, штат Юта, США.
- Ты идешь домой, Джонни? - от барака шел Билл, и крикнул мне, сидящему на лавочке у дерева.
- Нет, я дождусь, чем там закончится их собрание. Хорошего ничего нас не ждет, Бобби, - я знал точно, что очень скоро всему придет конец. Вон, и белые уже с голоду пухнут, детей продают, дома бросают. Если пока нас хотя бы кормят, то скоро выгонят.
Три соседние рудника закрыли за последние два года. Люди ушли на фермы, но там и белым делать нечего. Оружие – вот что сейчас хорошо продается.
Что Гувер, при котором заварили эту кашу, что Рузвельт, что вступил в должность весной, не справляются с ситуацией. Все решили жить легко и красиво, но сами загнали себя в эту «депрессию». Депрессия, тоже мне нашли как назвать смерть всей страны.
- Джонни, валим их к чертям, валим, забираем, что принадлежит нам, и уходим, - из большого барака, в котором был расположен корпус администрации, вывалил седой уже, старый Майки. За ним, как тесто из кастрюли вывалилась на улицу толпа. Они несли на руках и волокли по земле людей из администрации.
- Долбанные ублюдки, мы сейчас покажем вам «горнолыжный курорт», мы вам сейчас устроим реорганизацию. Эти рудники убили нашу жизнь, наше здоровье, - люди шли делать то, за что они все точно умрут, но мне ничего не отавалось, как быть вместе с этими людьми. Я не мог завести свою семью, потому что у меня ничего не было, и они были моей семьей.
Толпа двигалась в сторону карьера с открытой разработкой. Это был прекрасный Бингем – Каньон, разработка которого была начата семьдесят лет назад. Он был одним из самых стабильных даже сейчас. Но, начало правления Рузвельта ознаменовалось переменами, этот надутый гусь думал, что, если люди сразу увидят перемены, их дети будут меньше хотеть есть.
- Лошади, там лошади, ребята, быстрее…
- Что вы делаете, мы сейчас все решим, у вас будет работа, только подождите, как начнут работать горнолыжные курорты, к нам потянутся деньги, Рузвельт обещал нам, - кричал лысоватый мужчина, которого приходилось нести вшестером, иначе он просто тормозил ногами и упирался.
- Иди знаешь куда со своим Рузвельтом, знаешь куда? Сколько ты весишь? Как мы втроем, или вчетвером? Мы два года не видели мяса, не видели пива и гребанной рыбы, мы жрем кукурузу, и она уже тоже нам не доступна, – выкрикнул Стокки, что тащил его за правую ногу.
Я шел с ними, но понимал, что это наш последний путь, это мои последние триста метров до карьера, но я не мог предать мою семью, моих людей. На дороге уже слышны были выстрелы. Пока они стреляют в воздух, пытаясь разогнать нас, но скоро будут стрелять в нас. Ну и хорошо, потому что на этой земле мне нечего делать.
Мне было пятьдесят четыре года. Меня звали Джонни Гарви.
В момент, когда моя голова коснулась камней на дне карьера, я вдруг глубоко вдохнул и захлебнулся водой. Я начал было делать второй глоток воздуха и понял, что я в воде. Меня выдернули из нее сильные руки. Мужик кричал, давил мне на живот так, что вода хлынула из меня, и было ощущение, что даже из глаз бежит вода. Вода была ледяной.
- Севал, Севал, ты слышишь меня? – надо мной стоял мужчина, с длинными светлыми волосами, в странной шубе, изо рта у него шел пар. Я понял, что он обращается ко мне. Я закрыл и открыл глаза, давая понять, что я слышу. Больше я ничего сделать не мог, и наверно, потерял сознание.
В глаза ударил луч солнца, и сон стал уходить, рассеиваться, хотелось отвернуться и продолжить спать, но повернувшись, я понял, что спина не болит вовсе, и не пришлось упираться локтем, чтобы развернуться на бок. Открыв глаза, я увидел, что вокруг не наш барак, в котором я провел почти двенадцать лет жизни. Это было большое помещение, одна стена которого была деревянной, а остальные, похоже, были из земли. В доме было холодно. Я лежал под шкурой, и кровать пахла старым потом и мехом, который впитал уже запах дыма. Посреди комнаты было большое кострище, где догорали дрова. Над огнем висел котелок.
Вдруг на улице засмеялись дети, и вбежали в дом. За ними вошла женщина и шикнула, чтобы не кричали. Они подошли ко мне, им было лет десять – тринадцать. Следом зашел мужчина, что достал меня из воды. Это был не сон! Но я помню, как сзади, за толпой в людей начали стрелять, и задние ряды нажали на передние, и как я падал с каменистого обрыва, и как в темноте приближалась земля.
- Севал, я вижу, что ты не спишь, надо по утру выдвигаться, а то вода встанет, и мы не успеем отвезти шерсть, - мужчина говорил спокойно, размеренно. Дети при нем говорили шепотом, но голоса их были счастливыми.
Я сел и посмотрел на него. Он улыбнулся и двинулся ко мне.
- Иди за стол, еда готова, вроде взрослый мужик, а полез на воду, окрайки всегда кажутся крепкими, а ломаются на раз, вон, даже Бран знает, да, Бран? - он повернулся к мальчишкам, которые тут же подбежали к нам.
- Да, нельзя на воду, пока она не замерзнет в толщину топора, - мальчишка подражал отцу, старался выглядеть старше, мудрее, но был хвастлив, в отличие от младшего – тот внимательно рассматривал меня, сощурив глаза.
Я наклонил голову и почувствовал, как на лицо упали волосы. Пощупал голову и понял, что это мои волосы. Длинные, светлые, чуть вьющиеся, как у этого большого, пахнущего сырым деревом и дымом мужика. И тут я увидел свои руки. Они были белыми, одинаково белыми были ладони и верхняя часть ладони, я оттянул ворот рубахи, на которой не было пуговиц. Грудь моя тоже была белой.
