8 июня 2017 года в девять часов вечера я вышла из здания московской международной гимназии другим человеком. Ни одно учебное заведение не оказывало еще на мою судьбу и мое мировоззрение столь глубокого влияния за столь короткий срок. Пыльная улица веяла прохладой. Томно ползли в сумерках машины по проспекту, прерываясь на короткие передышки у светофоров. Я брела в сторону дома. За спиной мой муж тихо, но отчаянно спорил с Вероникой Леонидовной, нашей соседкой.
– Почитайте закон, – убеждал он ее терпеливо, – там ничего не сказано о том, что дом нам построят не выше девяти этажей.
– Но мэр и пресса об этом говорят, – возражала Вероника Леонидовна.
– Это может быть ложью. Правда в нашем случае написана только в законе, – мягко ответил мой терпеливый муж.
– Но как же! Их тогда поймают за руку!
Я сразу зашла в подъезд, а они еще долго стояли и разговаривали во дворе. Обрывки их фраз доносились до меня через приоткрытое окно. Мы жили на первом этаже. Окна нашей квартиры выходили на три стороны и казалось, что это не квартира вовсе, а вполне себе частный дом. По утрам я просыпалась под ласковый шорох сирени и яблонь. Шла через узкий, как хребет, коридор, поделенный на изгибе пополам еще более узким и низким, будто прорубленным в толстой стене романской крепости, проходом. Не знаю, как кусок средневековья вклеился в кирпичную пятиэтажку, построенную рабочими завода "Серп и молот" для своих семей в 60-х годах прошлого века.
В маленькой светлой кухне я пила чай и готовила завтрак. Ждала, когда муж выйдет из ванной, и наблюдала в окне, как просыпалась наша улица, слушала ее волнами нарастающий будничный гул. Днем я работала в гостиной, устроившись с ноутбуком на огромном, как скала, темно-сером мягком диване в пятне света от изогнутого дугой торшера. Ближе к вечеру гуляла по парку рядом с домом. У меня был фотоаппарат и под настроение я фотографировала птиц, белок и пейзажи. К шести вечера я возвращалась домой готовить ужин и ждать мужа с работы. Я любила эти стены.
Потребовалось пять с лишним лет экономии на всем, чтобы привести квартиру в порядок. И она, до поры напоминавшая замызганный барак, отвечала нежным, обволакивающим уютом. Бушующий шторм столичной повседневности не мог прорваться в мой уединенный домашний угол. Мои стены меня берегли.
– Программа реновации! – рычал диктор по радио, – москвичей наконец выселят из их ветхих, убогих домов в новое комфортабельное жилье!
Стоя у окна, я протирала от пыли маленькие восковые листочки фикуса. На подоконнике остывала кружка с чаем, а под ногами кошка, грызя свой корм, все норовила, чтобы на нее наступили.
– Москвичи всегда жили грязно… – гудело радио, но слова текли мимо меня, не касаясь сознания, прямо в разгоравшееся бледно-зеленой дымкой майское утро. Я цеплялась взглядом за прохожих, провожала их яркие от предвкушения скорого лета наряды.
"Тебя будут сносить?" – тревожно забулькал телефон. Мне написала моя давняя подруга Лена.
"Мой дом попал в список!"
"У нас тут целое сопротивление".
Я залезла в ноут и нашла карту с отмеченными на ней домами под снос.
"Нет, не вижу," – ответила я.
"Повезло!"
От плиты раздалось резкое шипение. Кофе убежал. Запахло горелым.
Мне стало совсем нечем дышать и я испугалась, что сейчас упаду в обморок. Солнце светило невыносимо ослепительно и воздух стремительно нагревался. Тело разбила слабость.
– Давай выйдем из толпы! – попросила я Лену, пытаясь перекричать грохот со сцены.
"Мы не позволим нарушать наши конституционные права!" – подрагивая, визжал искаженный динамиками высокий женский голос. Лена взяла меня за руку и некоторое время мы петляли в плотном, разноцветном потоке людей с плакатами и транспарантами. Иногда натыкались неожиданно на знакомых, здоровались. Смех и лозунги летели вверх, в высокое голубое небо. Все было похоже на народные гулянья по случаю большого праздника., а не митинг возмущенных горожан на проспекте Сахарова.
На нас прошагала шеренга крепких девиц в белых облегающих футболках с гербами разных районов Москвы и в красных пионерских галстуках.
– Руки прочь от наших домов! – скандировали они, размахивая белыми флагами. Обойдя их, мы уперлись в железное заграждение.
– Выпустите нас, пожалуйста! – обратилась я к молодому полицейскому в черной форме.
– Выход там, – флегматично ответил он и указал обратно в толпу.
Из-за его спины нас снимали на телефон какие-то люди. Они тотчас отворачивались, стоило только обратить на них внимание.
Проспект Сахарова перекрыли железными ограждениями и оцеплением. Единственный способ выбраться – это вернуться туда, где мы заходили. Народ все прибывал – самые разные люди группками и по одному тянулись в сторону сцены. Мимо них шныряли журналисты, операторы и фотографы.
"Митинг 14 мая против программы реновации собрал шесть… десять… пятнадцать тысяч человек!" – бодро рапортовали телеграм-каналы.
– Ну, главное – мы сходили поддержать протест, – выдохнула Лена, когда мы сели в забегаловке на Китай-городе и заказали себе по кофе с ливанскими сладостями.
Последняя неделя у нее была насыщенной. Лена раскидывала листовки, участвовала в нескольких местных протестных сходах жителей и даже завела роман с соседом-активистом.
