Жил на свете мальчик – долговязый, тощий, со светлыми, будто выгоревшими волосами.
(Сельма Лагерлеф, «Чудесное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции»)
На пятачок, где когда-то сиял магазин «Русский квас», приехал желтый автобус, из него выходят пассажиры. Вечер пятницы, и всем весело – ведь впереди выходные дни, дни радости и расслабления. Кто-то решит отправиться в лес на лыжную прогулку, мечтая встретить там нечто сказочное, кто-то будет играть на тихой улице в хоккей, кто-то займется домашними делами и посмотрит хоккей по телевизору. Так отдохнут одни, другие, третьи…
Парень в серой куртке, девятиклассник Володя Глазков, обязательно махнет на зимнюю рыбалку, хотя для него воскресенье еще не настало, а суббота предстоит школьная и скользкая как лед Москвы-реки. Вполне вероятны две контрольные работы, серьезные встречи с многочисленными друзьями… неизбежная мелкая галиматья.
Парень в серой куртке сплевывает кислым снегом и закуривает; курит он сигареты «Дукат» с фильтром, любимый дым наших лучших школьников. Сам плотный и подвижный, большой любитель математики и парусного спорта, он не возражает против безобидных развлечений, таких как курево, девочки, потасовка. Володя Глазков – нормальный талантливый девятиклассник, нынешний друг Александра Смита, человека, который шагает рядышком в капюшоне, чем-то подавленный, ну или огорченный.
Ночь, нависающая над Москвой, почти южная, несмотря на середину февраля. Южная ночь, южный теплый снег, южное небо перед бурей, влажная Москва перед вьюгою. Глазков и Смит затевают полуночной, полувечерний разговор, на который вдохновила их послеавтобусная погода.
Разговор следующий.
– Как ты думаешь, Смит, стоит вообще-то учиться, получать знания и т. п.? Стоит в школе получать пятерки: они ведь ни о чем не говорят? Стоит жить и любить, если мы все равно умрем, и нас, быть может, похоронят?
Глазков рано немного повзрослел, подобные вопросы самого его давно уже не тревожат, да и тревожили несильно и недолго – но раззадорить бы Александра Смита! Смит улыбается:
– Стоит.
Ему неясно, что затевает приятель, непонятно.
– Ну вот например, Анастасия, учительница математики, твой классный руководитель, ставит тебе «пятерки»… а ведь это все относительно. Университет, академия… ты будешь поступать – вдруг в решающий миг получишь «два»?
– Да ну, Володь, это вряд ли.
– А все-таки вдруг… или поступишь, начнешь учиться: к чему, спрашиваю, тебе столько знаний… Солнце… жил, жил и умер.
Александр Смит молча и грустно думает. Он не решает, как ему ответить, не решается ответить хоть что-нибудь, и ситуация эта слегка сердит его и озадачивает. Озадачивает, а ведь Володя Глазков далеко не мудрец!
Но тот (в серой куртке) уже забыл, о чем идет речь. Кому-кому, а ему все эти пустые беседы надоели: зачем они, бессмысленные рассуждения о смысле? И пока Смит все еще в раздумьях, пока друзья приближаются к телефонным автоматам «таксофонам» (кто читает, кто пытается следить по карте, мог бы уже представить себе длинный путь по улице Академика Павлова или по параллельному ей лесу – но тот равен всего лишь ста футам), Володя срывает с друга капюшон и имитирует бросок туда окурка. Печальный Смит, отряхиваясь, не пытается и возразить. А Глазков смеется:
– Ну как, идем Сашке-то звонить?
– Ах, конечно!
Это Смит уже не помнит, для чего он сделал все эти шаги! Так увлек его ученый Вовка болтовнею…
Это едва не позабыл он о Сашке, Сашке, тонкой красавице из седьмого «Б»!
Смит готов к звонку, но дико, страшно волнуется. А Володя его поддержит.
Телефон – фантастика двадцатого века. Узкая тонкая трубка в руках у ребят режет слух, Владимир разговаривает весело, с заметным достоинством, Александр – робко, с неслышной надеждой. Людей кругом мало, зимний вечер почти пуст в эту пятницу, пятницу тринадцатого, но все же он не пуще ночи. Сашка твердо обещает бросить всех своих мальчиков ради одного из двух одиноких в будке, которому она уже полгода нравится, того, кто повыше ростом. Телефонная связь как на уроках физики (ах, не о них ли только что друзья в автобусе болтали?!), погруженных в неопределенные условия лабораторных работ, необъяснимая ни собеседникам, ни их сообщникам – учителям, снегу, небу, темно-синим стенам.
Голос приятный звучит.
Слушаю музыку слов.
Плавает музыка льдов,
музыка капель стучит…
музыка ветра сквозит.
– Ладно, мальчики, до завтра. Мальчик.