– Ты в порядке? – Из дверного проёма выныривает чья-то лохматая голова.
Голова оказывается головой массажиста Валеры (уточнение: лучшего массажиста на катке и, возможно, во всей сборной), и Рая кивает.
– Нормально, – глухо отвечает она, и сама понимает, что голос её выдаёт.
На мгновение она в отчаянии прикрывает глаза, почти уверенная, что вот сейчас он скользнёт в раздевалку, устроится на полу прямо напротив, вперит в лицо долгий внимательный взгляд и всем своим видом покажет, что ей пора начинать говорить, жаловаться, рыдать, что угодно, а он будет слушать – просто потому что беспокоится за неё, ну или всю жизнь хотел быть не массажистом, а личным психологом.
Очень может быть, между двумя этими профессиями сходств больше, чем различий.
К счастью, ничего подобного не происходит. Никто не собирается лезть к ней в душу, никто не собирается заставлять её плакать и жаловаться.
– Просто держись, – говорит Валерка и исчезает.
Рая хмыкает и открывает глаза.
Просто держись.
Не снимая коньков, она вытягивает ноги (лезвия ударяют о пол, почти наверняка оставляя царапины, но раздевалку так давно не ремонтировали, что, в общем-то, и ядерная война пройдёт для неё без последствий) и устало прижимается спиною к стене. Стена холодная, как всегда. Спина, как обычно, немного побаливает.
Стянув с волос резинку (мешается), Рая откидывает голову назад. Волосы рассыпаются по плечам, спутавшиеся после тренировки, но всё ещё пахнущие шампунем. От знакомого, домашнего запаха всё внутри переворачивается, и ключевое здесь слово – «домашний». Дом – это не только она, это мама, и папа, и брат, и именно последнее сейчас абсолютно невыносимо.
Из чистого упрямства Рая обещает себе, что плакать не будет.
Наверное, здесь и сейчас ей стоит заняться чем-то полезным или хотя бы нормальным – как минимум расшнуровать коньки, как максимум подумать о том, что делать дальше, не с расшнуровыванием, а с собой, со своей жизнью и со своим будущим, но ни на то, ни на другое нет сил. Как будто она сейчас не в знакомой раздевалке и не на знакомой лавочке со знакомой стеной под спиной, а в густой темноте, без какой-либо опоры и ориентиров. Душная пустота, бесконечная пропасть, поставленное на паузу падение, бессмысленный дрейф в открытом космосе – без скафандра, без кислорода, без ничего.
Без ничего.
Ничего – отличное слово, потому что она ничего не понимает в том, что сейчас происходит. Слишком быстро, слишком невероятно, слишком путано и сумбурно: как во сне, и ей всего-то и надо – проснуться. Но повторять себе «проснись, проснись»!» не работает (никогда не работает), и пересчитывать пальцы не работает (только сейчас), и делать резкие движения тоже. Проснуться не получается, и осознать всё полностью не получается, и понять, что делать дальше, не получается сильнее всего. Ей вообще не приходит в голову никакое будущее, даже сама возможность что-то прикинуть не появляется ни на одном из мысленных горизонтов, только абсолютная пустота. Нужно что-то чувствовать, ведь нельзя, невозможно не чувствовать решительно ничего в такой важный, такой переломный момент – когда тебя бросают и вся твоя спортивная жизнь (вся твоя единственно возможная жизнь!) летит под откос, но тем не менее…
В полной тишине и абсолютном бездействии Рая сидит целую вечность, которая равно может оказаться как минутой, так и двумя часами, а потом, одно за другим, приходят воспоминания.
* * *
Ей девять, и она твёрдо уверена, что в мире волшебных существ была бы русалочкой. Собственно, она и в обычном мире русалочка, только вместо чешуйчатого хвоста у неё ноги в белых коньках, а все те, у кого коньков нет, её просто не понимают. Даже если сняли эти коньки лишь на минутку.
Взять, например, Елену Ивановну, их главного тренера. Она стоит, строгая и серьёзная, за бортиком, рядом с калиткой, через которую спортсмены выходят на лёд, и что-то рассказывает тоненькой женщине с хвостиком, матери одной из будущих учениц. На будущую ученицу Рая смотрит с подозрением. Ей, конечно, всего девять лет, но она всё равно понимает, что происходит и чем это кончится.
Новенькую зовут Злата, и в волшебном мире она, наверное, была бы Златовлаской, как в сказке, и не только из-за имени, но и потому что волосы у неё действительно золотистые. Они собраны в толстую косу, из которой выбиваются одуванчиковыми пушинками, и во всём её виде есть две главных детали, расположенных почти симметрично сверху и снизу, как точки у отрезка на школьных занятиях. Это коса, длинная и толстая (две Раиных косички и то тоньше неё), и сверкающие белые ботинки коньков, совсем новые.
На мгновение Рая даже морщится от сострадания, потому что новые ботинки всегда означают, что их надо разнашивать, а разнашивать новые коньки всегда означает, что тебе будет больно, но потом она вспоминает, зачем Злата здесь, и от сострадания ничего не остаётся.
Если она в этой сказке – Русалочка, то Злата – вовсе не Златовласка, а та самая принцесса, которая оказывается между Русалочкой и принцем. В роли принца – брат Раи, Олег, и в этом нет ничего странного.
