Памяти писателя Леонида Андреева
– В-о-о-т, залетай, крассава! – прогромыхал водитель. – Ну а чего, я же не гордый, смотрю – ты «голосуешь». Погонял масло в голове, дай, думаю, подберу. Один хрен ехать скучно, сам понимаешь. Радио надоело так, что сил нет, а тут – лишние уши.
– Спасибо вам, дорогой, только я не разговорчив, – ответил парень со сдержанной добротой и тут же испугался: а вдруг высадит?
Вместо этого водила промолчал, выкурил, сдувая пахучий дым в щель окна, сигарету, ответил без напускного пафоса:
– Молодежь щас – один понт.
– Откуда вам знать, какие мы? – спросил парень, невольно зацепившись за обвинение. Не хотелось слушать по дороге проповеди.
– Вот ты и попался! А вообще понятно: не дают жить нормально – приходится жить ненормально. В любом возрасте озвереешь по такой схеме… Куда едешь-то?
– В гости.
– В гости… – повторил водила, впервые внимательно взглянув на транзитника. – Значит, скажешь, где мне остановить, а то я со своим Альцгеймером хуже Сусанина, да?
– Балда! – ответил в рифму попутчик, звонко рассмеявшись.
– В-о-о-т, совсем другая игра пошла. Вот это я понимаю! – похвалил спутника, молодого парня лет двадцати, дальнобойщик. Следя за дорогой, он не умолкал, и речь его казалась душной, монотонной и напористой, но все больше привлекала внимание. – Значит, тебе знакома дорога в Боровичи?
– Да, бывал там пару раз, – кивнул, жмурясь от бьющего в глаза солнца, пассажир. Дальнобойщик предложил ему надеть свои затемненные очки, но тот отказался, достав из своего рюкзака кепку, чтобы спрятаться от солнечных лучей под ее козырьком.
– Место со спокойной жизнью обеспечивается за счет промышленности – заводов понатыкали еще с тех, царских, времен. При Союзе развили, люди работают, – продолжил водитель, надев в свою очередь очки. – Магазинов понаставили, а дороги там, особенно если свернуть с трассы на Окуловку, до сих пор убитые.
– Магазины магазинами, а все равно деревня, – отмахнулся парень.
– Ой, да ладно тебе. Так вот, дорога. Едешь ползком вяленый, скучаешь и нервничаешь, что теряешь время.
– Прям уж?
– Ну а что сделать? Обочины ведь нет никакой. Плетешься на нуле почти, каждая яма как подруга родная.
– Ясно.
– Ясно ему… – с недоверием покосился водитель в сторону. – Местами покрытие становится терпимым, стелется коричневой чешуей на полкилометра, а потом снова – канава, кое-где заделанная кирпичами. Опять же, с местного завода огнеупоров. Ехать по этой яме сплошное удовольствие. Вот почему бомбилы за маршрут из Боровичей в Окуловку берут уже по три «рубля», по три тысячи.
Спутник с понимающим видом согласился, впервые сообразив, каково это – мотаться туда-сюда. Без альтернативы:
– Проехался так раз, и можешь ставить машину на прикол.
– Да. А главные приколы впереди, – ответил мужчина, переключив передачу. – Помогал я однажды другу с переездом на газельке, да так помог, что мебель при транспортировке разъебал. По такой дороге.
– Помогать еще уметь надо.
– Надо думать, кому помогать, – перебил слушателя рассказчик с непонятным пока раздражением: – Переехал, он, кстати, благополучно: новая квартира, молодая семья, да еще на комбинате повышение.
Подумав о том, что человек – везунчик, сорвавший джекпот, парень услышал продолжение:
– И едет он такой, осчастливленный, на своем Toyota Yaris, спешит домой, радуется. Дождик крапает, все по красоте.
Припоминая ландшафт, пассажир представил себя на месте счастливчика. Представил, будто бы это он возвращается из Петербурга в Боровичи под сизым предгрозовым небом на своей тачке и в хорошем расположении духа. Пускай мимо проносятся машины, редкие избушки – некоторые нежилые и разбитые, и только мрак выглядывает наружу. Посмотри по сторонам, и увидишь: кто-то держит баню, и тут же – придорожное кафе. А здесь местные продают пирожки, дым коромыслом из самоваров…
Голос водителя зазвучал теперь как бы со стороны:
– Сворачивает на Окуловку, смотрит на себя в зеркало заднего вида и, улыбаясь, говорит своему отражению: – Как ты к людям, так и они к тебе. (Любимая его фраза.) Едет дальше, и уже не дождь, а гроза, мать ее…
– А дальше?
– Дальше видит: стоят у дороги двое, мокнут под ливнем, голосуют, и никто возле них не останавливается, не подбирает. Честный, он сам ожидал от остальных такой же, зеркальной, я бы сказал честности, – невесело поморщился о чем-то дальнобойщик. – Верил в людей и людям, в общем-то, нравился. Меня называл пессимистом, когда я втюхивал, что не все вокруг так радужно… Короче, пожалел тех двоих в тот вечер. Сбавляет ход, включая поворотник, подъезжает. Опускает стекло, наклоняется и спрашивает: «Вам докуда, мужики?» Добрый, мать его, самаритянин…
Слушатель тревожно заерзал на своем высоком потертом сиденье, в ожидании недоброго, спина его вспотела. Солнечный свет летнего дня лился теперь через окно, ложился своим теплом на щеку парня, но ему пахнуло тревожной сыростью из чужого прошлого, дверь в которое ненадолго приоткрылась. Он услышал шум дождя, пронизывающего насквозь каждой каплей.
