Темная ночь не отступала. Она продолжала бороться за свои права, несмотря на то, что утро настойчиво простирало свои руки на лесную землю.
Начинался рассвет. Круто выла ночная мгла, не желая уступать бывшую прежде в в ее власти поляну…
Но все в природе, да и в жизни, идет по кругу. Так в этот знаменательный день утренняя заря в конце концов одержала победу над бледнеющей каждой минутою мглой. Вот и первые жаворонки провозгласили начало новых суток. Осень. Как печально смотришься ты на фоне облетевших листьев! Но, вместе с тем, какая-то торжественность и своя, глубочайшая красота, таится в тебе, пора маскарада смерти. Да и что говорить, не бывает истины, одной на всех, так и не может быть идеальной красоты, единственной во всем мире. Все в нашем бытии о двух концах! Как в природе, так и в жизни каждого из нас.
Есть у каждого из нас своя симфония,
Ритм настраивает в сердце век она,
Можно слушать эту дивную мелодию,
Упиваясь звуком, как вином, до дна.
Кто по жизни прямо шагает,
В голове явно марш сохранит:
В сердце ритм будто отражает,
Бурно-бурно душа в нем кипит!
А уж если парит кто, как птица,
Тому вальсировать учиться
Несложно, в облаках любви парить,
И с нежностью все время говорить…
А кто-то под прекрасный звук гитары
Идет, ведя под руку свою музу,
Он счастлив со своим талантом,
Успешно закрепив с ним узы.
Но как же здорово иметь свой ритм души и свет
Ведь на любой вопрос тогда подскажет он ответ,
Как только выбор сложный пред тобой
Тебя гармония спасает и покой!
Новый день не был бы столь знаменательным, если б он не считал время, летевшее столь быстро, что практически сбился его собственный календарь.
Да, первая половина жизни, вот она, как на ладони – яркая, солнечная, радостная. Но он редко улыбался, вернее сказать, позволял себе это делать.
Первой, возможно, самой четко выраженной и явной чертою в облике Торонты (а о нем-то сейчас и будет идти повествование) – так это, пожалуй, его самодисциплина, контроль над всеми эмоциями и желаниями. Страстям, казалось, не суждено было одолеет его сдержанность и ясный ум, а хладнокровие, порою поражавшее окружающих, дополняло весь этот достойный характер.
Торонта обладал черным, как смоль, густым и пушистым мехом, а вот глаза.… Напоминая чем-то зимний пейзаж за окном, такой холодный и немного туманный, они излучали какой-то тяжелый металлический блеск, словно бы приковывавший к себе смотрящего в них очевидца. И не позавидовал бы я тому собеседнику, который посмел бы заглянуть в них, предварительно вызвав неодобрение либо же несогласие Торонты с предъявленными ему слишком смело в разговоре аргументами.
Хоть он и был черный лис, уши его были светло-серыми, подобно грозовому небу, которое обыкновенно нависает над нами и давит, словно свинец, перед дождем.
И весь этот черный образ заканчивался длинным, лохматым, довольно-таки пышным и таким же черным хвостом, конец которого был белым, контрастируя с чернотою облик героя. И столь же лохматы и волнисты были его волосы, обрамлявшие, подобно венцу, его голову. Долговязым называли Торонту, но, скорее всего, это было связано с жилистою худобой и достаточно высоким для лиса ростом.
Когда же какой-нибудь зверь заговаривал с ним, он мог ответить таким леденящим душу спокойствием, от которого веяло стальным холодком, а мог и ничего не говорить, но при этом сверлил неудавшегося собеседника тяжелым взором металлических глаз, светлых, будто кромка снега, и одновременно, темных, словно омут лесной. После такого взгляда желание задавать лишние вопросы исчезало, словно бы падая в бездну сего омута, исчезая раз и навсегда.
Жил Торонта отшельником, да мало нашлось бы обитателей в Ноухаусе1, кто мог бы внятно сказать, где же изначально была его родина, да и не располагал сей мрачный персонаж к нанесению ему частых визитов. А стоит заметить, на богатой и еще не тронутой человеком земле проживало множество довольно веселых и отрытых всею душой для общения аборигенов.
Однако же, поговаривали мудрые вороны, что ясно видели, как шагает Тор с мрачным огнем в глазах по чащам, как выкуривает он свой традиционный табак из березовых ветвей, как шелестит его странно длинный черный хвост, будоража осеннюю листву, как покачиваются согнутые плечи – а ведь не в росте здесь было все дело, нет! – и как заходит он на далекую окраину, как садится и долго-долго смотрит вдаль…
Зажатый в теле мрачный дух полыхал в его очах, а посему страшно было слышать, как усмехается он порою иному воспоминанью, явившемуся его взору, но усмешка та мрачная, недобрая, невеселая. Вот такой он был , лис Торонта, по прозванию «Мрачная туча». Но ведь это не всегда было так.
Ворланд
Старые вороны вещали, будто бы и время было другое. Нет, не радостнее, не печальнее, не мрачнее, не таинственнее – оно было иным. Люди тогда еще только-только маленькими группками забредали, опасливо озираясь, на территорию НоуХауса, но совсем не затем, чтобы как-то посягнуть на права аборигенов. Ни разжигания костров, ни загрязнения почв, ни вырубки деревьев, ни охоты на зверей – НИЧЕГО. Прогулки, беседы, проводы каждого сезона (ведь каждая пора прекрасна по-своему, да-да!) и, упаси боже, устроить некий бесцеремонный пикник, начав танцевать вокруг костра, на котором бы жарились белоснежные и мягкие зефирки…
