– Лика, матрешка, а ну, вернись! Кому я сказал! – несся вслед девушке крик из распахнутой двери. Звук отскакивал от стен ночного дома и отдавался эхом в подъезде.
На ходу натягивая кроссовку, Лика мчалась вниз по лестнице и… хохотала. На следующем пролете она оглянулась: отец стоял, тяжело навалившись на косяк, и грозил ей кулаком. Взлохмаченные волосы, покрытый щетиной подбородок, желтые зубы в оскале рта – именно таким она знала его последние пять лет. Тонкие ноги выглядывали из широких семейных трусов, расстегнутая ширинка зияла темной прорехой. Лика сразу отвела взгляд: страшно. Нет, она знала, что находится между ног у мужчин, но увидеть это у отца не хотела.
– Если ругаться не будешь, вернусь, – огрызнулась она. – Опять с алкашами в баре нализался?
– Ах, ты! Мелкая! Отца поучаешь? – далее понеслась непереводимая брань, а следом в голову девушки полетел отцовский ботинок.
Лика ловко увернулась, поймала грязную обувь и аккуратно поставила в уголок площадки: утром, когда проспится, найдет. Сердце невольно сжалось: совсем отец опустился, после смерти мамы будто и жить перестал.
Она так и выбежала из подъезда, прихрамывая и постоянно наступая на незавязанные шнурки. С отцом шутки плохи, но сегодня он просто превзошел себя: так на нее набросился из-за пустяшного проступка.
– Паду-у-у-маешь, пришла утром с дискотеки! Сам молодой не был, что ли? А когда на них еще ходить? Когда песок из задницы посыплется? – весело спорила с отцом Лика, стоя на крыльце дома и не зная, куда пойти.
Она, конечно, поспала бы где-нибудь в укромном местечке часок до работы, но такого на примете не было. Отец знает всех ее подруг и знакомых, а они – вредный характер папаши. И угораздило же ее прийти как раз в тот момент, когда драгоценный родитель выполз из спальни в туалет.
Лика опустилась на скамейку во дворе. Она зевнула во весь рот, потянулась и прилегла, сунув под голову кожаную куртку. Потом снова села: раннее утро мурашками пробежалось по голым рукам и заставило невольно задрожать. Лика натянула куртку на плечи и поискала глазами, чтобы положить под голову. Ничего не нашла, поэтому сняла еще не завязанную кроссовку и легла на нее. Не очень удобно, но лучше, чем голые доски.
Жесткое и узкое сиденье не позволяло расслабиться. Девушка ворочалась с боку на бок: то ноги провиснут, то голова провалится, то рука упадет. Так и не устроившись, Лика легла на спину, положив ладони под шею. Сон куда-то пропал. Она смотрела на тускнеющие в бледном утреннем свете звезды и думала о своей никчемной судьбе.
* * *
Мама умерла, когда девушке было всего пятнадцать лет. А с мамой умерло и счастье, жившее в двухкомнатной квартире пятиэтажной хрущевки. Именно так, умерло! Сорок дней зеркала закрывали пестрые покрывала, сорок дней не раздвигались шторы. Сорок дней по квартире бродили какие-то люди. Они ели, пили, расставляли и убирали тарелки, молились и плакали. Лика смотрела на все это распахнутыми глазами, но чаще сидела у себя в комнате, закрывшись одеялом с головой, чтобы не видеть, не слышать и вспоминать о маме. Казалось, взрослые люди, охваченные горем, вообще забыли о существовании девочки.
Когда закончились эти проклятые сорок дней, соседка, мамина подруга, случайно столкнувшись с Ликой в коридоре, удивленно распахнула красные от слез глаза. Она постояла секунду, глядя на нее, словно вспоминая, кто это, а потом взяла Лику за руку и повела в кухню.
– Анжелика, – официально начала тетя Марина, поджав губы (ей никогда не нравилось это имя, взятое из французского романа), но потом смягчилась, – девочка моя, ты помоги папе, пожалуйста. Ему сейчас невероятно трудно. Он Анюту очень любил. Такая любовь, как у твоих родителей, встречается раз в сто лет.
– Я тоже…
– Что ты? – тетя Марина подняла глаза, наполненные слезами.
– Я тоже… маму любила… люблю. Мне тоже… тяжело, – с трудом выговорила Лика и зажала полотенце между ног.
Она крутила и крутила концы вафельной ткани, наматывая их на пальцы и не чувствуя боли. Она больше не могла держаться. Ей хотелось встать и закричать во весь голос: «Мамочка, вернись. Я буду тебя слушаться! Я буду хорошо учиться. Я буду послушной дочкой», – но она оставалась на месте и крутила полотенце в цветочек.
Тетя Марина отрешенно смотрела в сторону и думала о своем. Слезы текли по ее лицу, она их не вытирала. Просто сидела, глядя в одну точку, погруженная в горькие мысли. Наконец она перестала плакать и сказала:
– Я верю, дорогая моя девочка, что тебе тоже тяжело, но ты женщина. Маленькая, а все же женщина. В тебе силы больше, и характера, и мужества. Ты молода. Быстро восстановишься. А Степа… он же пропадет.
Тетя Марина прижала к себе Лику и долго сидела так, поглаживая ее по светлой голове.
Когда она ушла, Лика вернулась к себе в комнату и отчаянно заплакала, зарывшись головой в подушку. Она слышала, как покидают темный дом, который отставило счастье, последние гости, но не вышла, не захотела видеть этих чужих людей. Потом на цыпочках выбралась в коридор, прислушалась к звукам: тишина, только сопение отца доносится из его комнаты.
Лика заглянула туда впервые за эти дни и отшатнулась. Бросилась к себе, потом на кухню, метнулась от плиты к окну и обратно, выскочила из квартиры. Постояла, прижавшись спиной к стене подъезда, отдышалась, высоко поднимая грудь, и вернулась домой.
