[1]
Старик сидел в кресле-качалке у двери амбара, из которого шел густой яблочный дух. Ему, конечно, хотелось покурить, но рука не тянулась к сигаретам. Не из-за запрета доктора – очень уж сильно трепыхалось сердце. Он наблюдал, как этот паршивец Осгуд торопливо считает, прислонившись головой к дереву, наблюдал, как он повернулся, сразу увидел Клайви и рассмеялся, так широко разинув рот, что старик сумел разглядеть начавшие гнить зубы и представил себе, как пахнет изо рта этого мальчишки. Совсем как в дальнем углу сырого подвала. А ведь ему еще нет одиннадцати лет.
Старик наблюдал, как гогочет Осгуд. Он так ржал, что в конце концов ему пришлось наклониться вперед и упереться руками в колени, так ржал, что остальные дети вылезли из тех мест, где спрятались, чтобы посмотреть, над чем он смеется. А когда увидели, тоже засмеялись. Они стояли под утренним солнцем и смеялись над его внуком, и старик напрочь забыл о желании покурить. Теперь ему хотелось увидеть, заплачет Клайви или нет. Он вдруг понял, что реакция мальчика интересовала его, как ничто другое. И за последние несколько месяцев не было для него более важного вопроса. Даже осознание близости собственной смерти волновало его меньше, чем ответ на этот вопрос.
– Кто не спрятался – я не виноват! – смеясь, кричали дети. – Кто не спрятался – я не виноват, кто не…
Клайви стоял, крепкий, как скала, ожидая, пока они угомонятся, игра, в которой ему предстояло водить, продолжится, и все забудут про столь неудачное для него начало. Какое-то время спустя игра продолжилась. А в полдень мальчишки разбежались по домам. За ленчем старик наблюдал, сколько съест Клайви. Как выяснилось, съел он не так уж и много. Поклевал картофель, поменял местами кукурузу и горошек, несколько кусочков мяса скормил лежащей под столом собаке. Старик с интересом наблюдал за всем этим, отвечал на вопросы, которые ему задавали, но не слушал, что говорят другие, да и он сам. Думал он только о мальчике.
Когда съели пирог, он пожалел о том, что после обеда должен обязательно полежать. Преодолев половину лестницы, остановился, потому что сердце билось, как листок бумаги, угодивший под лопасти вентилятора, замер в ожидании еще одного инфаркта (два остались в прошлом), но Бог миловал, он поднялся на второй этаж, доплелся до кровати, разделся до подштанников, лег на белое покрывало. Солнечный луч падал на его грудь. Он заложил руки за голову, дремал и слушал. Какое-то время спустя, ему показалось, что он слышит плач, доносящийся из комнаты мальчика, и решил: «Я должен об этом позаботиться».
Он проспал час, когда открыл глаза, увидел, что рядом спит женщина в комбинации, поэтому вынес одежду в коридор и оделся уже там, прежде чем спуститься вниз.
Клайви сидел на крыльце, бросал палку псу, которого эта игра занимала гораздо больше, чем мальчика. Пес (имени у него не было, просто пес) определенно не понимал, как такое может быть.
Старик позвал Клайви и предложил ему прогуляться с ним в яблоневый сад. Мальчик согласился.
Старика звали Джордж Бэннинг. Мальчику он приходился дедом, и от него Клайв Бэннинг узнал, как важно иметь в жизни милого пони. Милый пони совершенно необходим, даже если у тебя аллергия на лошадей, потому что без милого пони никак невозможно узнать, какое сейчас время, даже если в каждой комнате повесить по шесть настенных часов и еще по шесть надеть на каждую руку.
Инструктаж (Джордж Бэннинг не давал советов, только инструктировал) прошел в тот день, когда Клайв не успел спрятаться от этого идиота Олдена Осгуда. Дедушка Клайва выглядел уже старше Господа Бога, то есть ему было года семьдесят два. Жили Бэннинги в городе Троя, штат Нью-Йорк, в том самом городе, жители которого лишь в 1961 году начали понимать, что живут они уже не в деревне.
Дедушка Бэннинг провел инструктаж в Западном яблоневом саду.
Дедушка, без пиджака, словно попал в буран. Только засыпало его не снегом, а лепестками яблочных цветов, сдуваемых сильным теплым ветром. Дедушка был в комбинезоне, надетом поверх рубашки с воротником, когда-то зеленой, но после десятков, а то и сотен стирок, изрядно вылинявшей. На груди из-под воротника виднелась нижняя рубашка из хлопчатобумажной ткани, чистая, но уже не белая, а цвета слоновой кости, потому что дедушка придерживался принципа, который гласил: «Используй вещь, используй, никогда не выкидывай! Носи, пока не износишь! Береги ее или обходись без нее!» Яблоневые лепестки цеплялись за длинные волосы дедушки, лишь наполовину поседевшие, а мальчик думал: как же красив старик, стоящий среди цветущих яблонь.
Он видел, что утром дедушка наблюдал за их игрой. Наблюдал за ним. Дедушка сидел в кресле-качалке у входа в амбар. Одна из половиц поскрипывала всякий раз, когда полозья качалки попадали на нее. Книга лежала у дедушки на коленях, он сложил на ней руки и качался, окруженный ароматами сена, яблок и сидра. Именно эта игра и заставила дедушку проинструктировать Клайва Бэннинга насчет времени. Сказать, какое оно текучее, как человеку приходится бороться за то, чтобы хоть на чуть-чуть удержать его в руках. Пони очень милый, но у него злое сердце. Если не приглядывать за милым пони, он сиганет через забор, убежит, и тебе придется гнаться за ним, а дело это утомительное и может измотать донельзя.
