Зойка Долженкова лежала на скрипучем диване, задрав ноги. Упираясь пятками в поясницу худосочного юнца, она пружинно прижимала его к себе и тут же расслабляла мышцы ног. Сквозь ставни, тюль и щель между неплотно прикрытых портьер в комнату сочился дневной свет. Игра светотеней вышила на потолке, стенах, шифоньере и нескольких книжных полках причудливый орнамент, который вполне мог служить рисунком для персидского ковра. Было душно. По губастому некрасивому лицу парня с узким лбом, крупным носом и маленькими глазами струился пот. Достигнув круглого безвольного подбородка, капли срывались и падали на дряблую распластанную грудь Зойки с черными сморщенными сосками. Изображать даже подобие страсти Долженкова не собиралась. Молод еще, перебьется. Через пару минут, по тому, как судорожно напряглось тело парня, она поняла, что сейчас произойдет, и в последний момент, убрав ноги с поясницы партнера, ловко вывернулась. «Не хватало еще забеременеть от этого сопляка», – подумала она и громко объявила:
– Следующий!
Парень соскочил с дивана и, подобрав с пола одежду, шмыгнул в смежную комнату. На смену ему в дверях возник юноша лет восемнадцати, выше среднего роста, очевидно, ровесник предыдущего. Прикрыв дверь, он несмело приблизился к лежавшей на диване Зойке. Не думал Женька, что первой его женщиной окажется вот эта лахудра с крашеными-перекрашеными, похожими на паклю волосами. В его воображении рисовалась худенькая, стройная девочка с миловидным лицом и атласной кожей. А перед ним в полумраке лежала вульгарная особа лет за тридцать. Лицо у нее, правда, было миловидным… когда-то. Прямой нос с хищно изогнутой линией крыльев, большие глаза, широкий открытый лоб, красиво очерченный рот. Однако годы, а в большей степени пьянство стерли былую привлекательность, нанесли у глаз и в уголках ее губ сетку морщин, преждевременно состарили кожу, соскоблили румянец. Разумеется, ущерб понесли и другие участки тела, но Женька этого не видел, поскольку Долженкова, изображая целомудрие, прикрывалась простыней.
– Долго будешь пялиться? – грубо спросила Зойка и взыскательным взором «ощупала» фигуру парня. – Не тяни, раздевайся!
Женьку будто подстегнули. Он поспешно снял рубашку, сбросил брюки; испытывая жгучий стыд, тошноту и слабость во всем теле, стал стаскивать трусы. Желания обладать этой, да и вообще какой бы то ни было женщиной у него в этот момент не было. Одно дело – грезить об интимной близости, мечтать о светлом, чистом чувстве и другое – вот так, по-скотски, столкнуться с реальностью. Парень сейчас с удовольствием собрал бы свои вещи и покинул эту квартиру, да нельзя. Сидевший в соседней комнате Колька Кабатов и его дальний родственник Володя, да и сама Зойка, поднимут на смех. Щенок! Бабой не смог овладеть!
Женька стянул с себя трусы и стоял, переминаясь с ноги на ногу, скрестив внизу живота ладони. Было ясно, что любовник из него сейчас никудышный. Надо отдать должное Зойке. Она поняла состояние парня, мягко сказала:
– Ну, чего ты там стоишь, дурачок! Подойди ближе, – и, когда парень послушно шагнул к дивану, потребовала: – Закрой глаза!
Рука женщины прошлась по упругому бедру парня, поднялась к животу… задержалась… и неожиданно скользнула в пах. Долженкова стала нежно гладить, массировать и теребить пальцами внизу Женькиного живота. Тело парня отвечало конвульсивным содроганием.
Женька нравился Зойке. Ладная пропорциональная фигура, узкие бедра, широкие плечи. Не качок, но, видимо, усердно занимается спортом. На груди, руках и животе тугие мышцы. Лицом тоже хорош, не то, что предыдущий губошлеп. Лицо у Женьки удлиненное, чистое, гладкое. Скулы худые, подбородок твердый, нос с горбинкой, на верхней губе темный пушок. Добрые карие глаза парня прикрыты, длинные ресницы подрагивают. Юный античный бог с модной прической. Э-эх! Скинуть бы Зойке лет пятнадцать, охмурить парня да затащить его под венец!
Женька расслабился. Пропала скованность, напряженность, сладострастно задвигались бедра, на лице появилось блаженное выражение. Сопит парень…
Долженкова подвинулась, освобождая рядом с собой место. В полуобморочном состоянии Женька почти упал на диван. У него даже температура повысилась. Продолжая массировать, Зойка взгромоздилась на парня и сама вдруг, почувствовав невыразимое наслаждение, задвигалась вверх-вниз…
Едва Женька вышел в соседнюю комнату, как тут же уловил запах анаши, знакомый, наверное, любому живущему в Средней Азии человеку мужского пола. Вовка Алиферов, по прозвищу Нечистый, – высокий, сутулый, худощавый мужчина тридцати четырех лет, с волевым, мужественным лицом, – сидел на диване за столом и, пряча в руках папиросу, с шумом втягивал в легкие вместе с воздухом дым. Конечно же, Нечистый ни от кого не прятался. Он находился в своей квартире, а мать – единственный, кто мог на него вякнуть, – болталась неизвестно где. Нет, Вовка смолил так «косячок», чтобы вобрать в себя и тот дым, что исходил с другого конца папиросы. Жалко все же кайфовый дым даром на ветер выпускать.
Нечистый задержал дыхание и протянул папиросу Кольке.
