Откровения зануды-отца
Утреннюю радость совместного пробуждения сменила неотступная тревога. Она охватывала сразу же, как только Икринка полностью входила в обладание своим телом после ночного отрешения от него. Её наблюдал доктор Франк, спокойный, добрый, всегда свежий. От него словно бы веяло прохладным горным озером, чьё излучение он приносил на своей коже в медицинский отсек, так как по утрам он купался и делал это в любую погоду, исключая сезон дождей, когда всё раскисало. Когда бы она ни пришла, а приходила она относительно редко, очевидно немолодой доктор сиял юношеским оптимизмом и утренней бодростью. Её привозил сюда Антон на скоростной подземной дороге. Франк помещал её в прозрачную капсулу, и она спала, а он включал нужную программу исследования, после чего обсуждал полученные результаты с Антоном. Едва прозрачная крышка открывалась, она просыпалась, и это было всё. Иногда Франк показывал записи в голографическом масштабе, где она видела, как шевелится и живет внутри неё не рождённое дитя. Антон смеялся и говорил, что он чудесный, но она, видя головастого и полупрозрачного эмбриона, ничего не чувствовала, кроме нежелания его видеть и удручающей тоски.
Однажды Антон привёз её к вечеру. На сей раз Франк удивил Икринку своей не то печалью, не то усталостью, так не похож он был на утреннего бодрячка – старичка. Хотя и стариком он не казался, но так называли его все на базе, а был он крепок и гладок лицом, не считая густой седой шевелюры. Антон говорил ей, что он всех тут старше, и лет ему много, очень много, столько, сколько люди на Паралее не живут.
– Вас кто-то обидел? – спросила Икринка, наблюдая не типичное для него опущение уголков всегда улыбчивого и не старого, а сочного рта.
– Обидел? – переспросил он, – можно и так сказать. Судьба, наверное.
– А что она вам сделала?
– Да жизнь мою обрушила, всё, что её наполняло, в прах развеяла. И это не метафора, а буквально. Бывает, так накатит – плачу, когда никто не видит. Да ведь ничего не происходит просто так, и сам я несу вину за всё, за собственную неправедность.
– Неправедность? Это вы-то неправедны?
– Да зачем тебе и знать об этом, душа ты моя светлая. Только знай, что всё, что терпит человек, он заслужил, поскольку сам он творец своих несчастий, да не каждый хочет это признать.
Икринке стало его жалко. Она знала историю доктора от Антона.
– Разве мужчины плачут? – спросила она, – Стыдно.
– А я и не мужчина, я старик. А старику можно и поплакать. Как и женщине.
– Я никогда не плачу, – сказала она, – и не плакала даже в детстве. Только, когда мамы не стало. Но давно.
Доктор поставил перед ней блюдо с ягодами.
– Выращиваю специально для моих любимых девочек, в горах, – сказал он.
– Девочек? – переспросила она, – Где же тут девочки?
– Ты и Нэя.
– А, – презрительно бросила она и отодвинула ягоды. – Нэя, да. Когда бы я ни пришла к ней, она ест. Толстая стала. Она и вообще-то не была стройной, а теперь подурнела, – в словах Икринки была злость на Нэю, и доктор это уловил. Но ничего не сказал. Он отвлекся от неё, переключился на Антона, они принялись обсуждать мало ей понятную тему о развитии ребенка. И тогда она решила найти отца.
Она направилась в сторону его жилого отсека. Отсек этот находился рядом с совещательным холлом. Именно так его называли в подземном городе – «совещательный холл». Он имел впечатляющие размеры, там стоял аквамариновый стол – кристалл похожий на бассейн, в котором были спрятаны их хитрые компьютеры и прочая связь с внешним миром. Там и был их штаб. Последнее время Икринка часто приходила к отцу в штаб. Она любила там бывать. Забавляло совсем по-детски эхо, отражающееся от пустынных углов и полированных стен огромного помещения. Было здорово садиться в голубое и прозрачное кресло и глядеть в зеркальную синюю поверхность стола, похожего на подиум, а он у них назывался ЦБС – центральный блок связи, в процессе его удивительной работы. Следить за непрерывным мерцанием знаков, цифр, линий и объемных фигур непонятно чего, и даже удивительные картины возникали в многомерном экране. Это была очень удобная возможность отвлекаться от того, что говорил отец, сохраняя серьёзное и внимательное лицо. Он убеждал её заняться своим развитием, чему и способствует учёба, даже если кажется ненужной, она не дает мозгам спать, пребывать в дреме.
– Иначе, – говорил он, – ты будешь очень скоро не интересна Антону. Если бы ты попала на Землю, ты сразу обнаружила бы своё убожество в развитии по сравнению с девушками Земли, своими ровесницами. Ты редкая красавица, – признавал он. – Ты, как и мать, уникальное порождение этой планеты, мало изученной, но ты неизбежно будешь выглядеть недоразвитой, что естественно. Человек, отказываясь от непрерывного развития, обречён на обратный процесс вспять, на деградацию, потому что всё движется, хотя и в противоположных часто направлениях. А что ты? Ты тёмный дикарь. Твоя мать тоже не хотела ничего, кроме как извиваться своим, пусть и бесподобным, но присоединенным к голове без содержания, телом. В природной красоте не было ни капли её заслуги личной. Выставлялась перед озабоченным сексуально стадом холёных животных… – И он замолчал. Но вскоре продолжил через определённое усилие, – Кромешное падение такой уникальной женщины…
