С художником-косторезом Минсалимом мы встретились в Тобольске. По заданию общественного фонда «Возрождение Тобольска» я писал о нём очерк. Минсалим пришёл ко мне в гостиницу, мы часа три неторопко беседовали. Минсалим человек праздничный, с ним всегда интересно. Говорили обо всём на свете. Дело подошло к чаю.
– Чёрный, зелёный? – спросил Минсалима.
– Без одеколона! – заказал он.
Я и сам не люблю с добавками.
Попили без одеколона, поговорили, снова как в той присказке: «Что-то горло дырынчит, надо горло промочить», – захотелось чаем промочить голосовые связки. Но чайник отказался кипятить воду. Минсалим сорвался и побежал к администратору гостиницы, вернулся с другим чайником. В этом весь Минсалим – его всего знают в Тобольске и уважают.
Пришёл ко мне с другом Муниром. Тот в беседе участвовал постольку-поскольку. Только когда Минсалим перешёл к истории с шахматами, оживился, начал вставлял реплики в эмоциональный, полный драматических, почти трагических, одновременно комических ситуаций рассказ. Время от времени Минсалим обращался к другу, желая уточнить ту или иную деталь путешествия из Тобольска в Омск.
Было заметно у Мунира проблемы со зрением, Минсалим позже наедине пояснит мне – катаракта свела зрение к минимуму.
История с шахматами началась на Красной площади. Кто не знает, докладываю: площадь с известным на весь мир названием имеется не только в Москве, вблизи Тобольского кремля своя такая же. На ней искусствовед Лена столкнулась с Минсалимом.
– А я ведь вас ищу! – обратилась к косторезу.
И представилась работником Омского областного музея изобразительных искусств, носящего имя Михаила Врубеля.
– Когда вы были у нас в музее, – сказала Лена, – я как раз уезжала на сессию. Жалела потом, так хотела с вами познакомиться. В нашем фонде есть несколько ваших работ, хотели бы ещё приобрести.
Вот это было теплее. Минсалим из тех художников, кто с удовольствием продаёт свои произведения, тем паче в тот памятный 1987-й с деньгами было туго. Не по дням, а по часам росли два сына-школьника, и это ещё не всё – жена была в декретном отпуске, готовилась родить ещё одного костореза – Серёгу. Минсалим за год до этого уволился из косторезной фабрики, перешёл на вольные хлеба. А вольные соответствуют формуле: то пусто, то густо. Чаще в последнее время семейная мошна была пустой. И вдруг такое предложение. Минсалим повёл Лену в мастерскую, среди прочего, особо не надеясь, показал шахматную композицию «Народы севера». Нижняя часть из коровьей кости, верх из лосиного рога. Фигурки – от короля до пешек – люди севера: шаманы, оленеводы, рыбаки, взрослые, дети. У Лены загорелись глаза:
– Прекрасно! Возьмём!
Она свободно ориентировалась в расценках. Три с половиной тысячи рублей, по тем времена сумасшедшие деньги, которые запросил Минсалим, работа того стоила, не удивили.
– Привозите, сразу рассчитаемся. Деньги на счёте есть, надо осваивать.
Финансовой сделке препятствовали два существенных «но»: композиция была в работе, и Лена просила поставить последнюю точку не позднее двадцать первого июня, бухгалтер музея уходила на всё лето в отпуск. И тогда сделка откладывалась до осени. Минсалим по жизни руководствовался принципом: не откладывай на завтра то, что можно заработать сегодня. Деньги, как говорилось ранее, нужны позарез, и вдруг яркий свет в конце туннеля – сумма, за которую на фабрике полтора года работал. Не меньше. А то и больше. На эти деньги можно было купить автомобиль «Запорожец». Советский автопром выпускал такой не сказать, стильный, но вполне бегающий автомобиль.
Минсалим проводил Лену до гостиницы, на обратном пути голова закипела от дум. До контрольного срока какой-то месяц, а дел – начать и кончить. Не все фигуры в наличии, за подставки к ним вообще не брался, всё откладывал, доски нет. Но упускать шанс ни в коем разе нельзя. Оставалось одно: не есть, не спать – работать.
Он находился в расцвете творческих сил – тридцать семь лет, посему сразу засучил рукава, вернувшись в мастерскую. Да не успел взяться за дело, раздался звонок в коридоре, Минсалим поморщился: кого принесло в самый неподходящий момент…
Принесло детдомовского соратника Мунира. Два татарина обнялись. Сходу и не скажешь, что Мунир татарин. Светловолосый, глаза, скорее, европейского разреза, называл себя обозником. Дескать, это татары, которые не воевали, а шли в обозах, воевали на лихих конях бухарцы – чёрные татары. И ещё он одним боком потомок Маметкула, который по некоторым предположениям был не просто родственник Кучума, а его незаконнорождённый сын. Маметкул сражался с Ермаком, был пленён, привезён к царю Фёдору Иоанновичу. В Москве ему сказали: выбирай друг ситный – или секир-башка мал-мала тебе будем делать, или служи верой и правдой русскому оружию. Маметкулу было жалко башку под секиру отдавать – присягнул русскому царю. Позже потомки Маметкула получили дворянство, но с перевёрнутой фамилией, превратились в Кульмаметьевых. Так рассказывал о себе Мунир Кульмаметьев.
Как и Минсалим, Мунир был круглой сиротой, после детдома освоил специальность слесаря и работал не где-нибудь, а в Государственном научно-исследовательском институте атомных реакторов в Димитровграде. Предприятии засекреченном, туда кого-попало на работу не принимали.
