Андрей Андреевич разлил по рюмкам коньяк и посмотрел на дочь.
– Вот мать то обрадуется. Часа через два придёт.
Ольга посмотрела на часы.
– А, где она, бать?
– Подрабатывает сторожем у коммерсантов.
– А… понятно.
Отец взял рюмку и пригладил пальцами усы.
– Чем же, доченька, теперь заниматься будешь? – спросил он.
– Пока не знаю. Может, в фермеры подамся, – с едва заметной улыбкой ответила она. Добавив: – Буду снабжать вас сыром и сметаной.
– Чтобы быть фермером, надо иметь хорошее здоровье, – сдерживая отцовское волнение, сказал Андрей Андреевич. – Будешь напрягаться физически, тогда твои ранения встанут тебе боком. Два осколка не вытащили? Не вытащили. А где они сейчас? Хирурги тебе же ясно сказали: в сантиметре от сердца, вытаскивать нельзя, придётся жить с ними.
Андрей Андреевич помолчал, потом заговорил ещё серьёзнее:
– А у тебя двое детей. Да и мать пожалей. Пока ты в Чечне по горам лазила и по госпиталям валялась, она дорожку в церковь протаптывала и ночью в подушку ревела, – он залпом выпил содержимое рюмки, закусил лимоном. – Пойдёшь на спокойную работу. К примеру, продавщицей или кондуктором на автобус. Так и мне и матери будет спокойнее. Алименты Колька тебе за детей, слава Богу, платит. Забывай, доченька, эту страшную войну, пора к мирной жизни привыкать.
Ольга взяла со стола рюмку:
– Давай, отец, выпьем.
Андрей Андреевич налил себе в рюмку коньяк.
– С возвращением, доченька.
Они выпили и закусили.
– Я завтра в военкомат, на учёт надо встать, – сказала Ольга. – Оттуда на биржу. Может, работу какую найду.
Она подошла к зеркалу. Всмотрелась в своё отражение, задумчиво пригладила волосы. Да, за то время, пока была в Чечне, она сильно изменилась: похудела, лицо потеряло приятную округлость. От глаз, кажущихся ещё больше из-за залёгших под ними кругов, лучиками расходились преждевременные морщинки. Волосы утратили былую гладкость, стали сухими и тусклыми. На войне она чисто по-женски берегла лицо – боялась, что его изуродует какой-нибудь шальной осколок. Но необходимость пригибаться под пулями и таскать тяжёлый бронежилет сделали сутулость привычкой. Былая привлекательность почти исчезла: даже странно было вспоминать, что ещё совсем недавно она не могла выйти из дома, не воспользовавшись косметикой, следила за собой, ходила в парикмахерскую, меняла платья, туфли…
Чтобы не расстраиваться от неутешительных мыслей и рассуждений о том, как она теперь выглядит, Ольга остановила взгляд на бумажных листочках, лежавших на тумбочке.
– А это что за открытки?
Андрей Андреевич махнул рукой.
– Пригласительные билеты на избирательный участок, там, кстати, и твой тоже. На выборы в депутаты.
– За кого голосовать будете? – спросила Ольга. – Опять небось за ельцинских демократов?
Отец нахмурился с досады, нехотя ответил:
– А мне без разницы. Это мать твоя политик. А по мне – всех бы их метлой гнать. Хотя вот можно за коммунистов. Они как бы за народ.
– Ну-ну, – усмехнулась Ольга. – Ладно, я пойду, пройдусь немного. Сто лет в магазинах уже не была. Детей сейчас будить не буду, пусть выспятся. Проснутся – скажи, скоро приду.
Апрель выдался тёплым. Ольга шла по улице, всматриваясь в рекламные вывески. Два года назад в их районе было всего три магазина, а теперь они попадались на каждом шагу. Одних только похоронных ритуалов она целых три насчитала. В ряд стояли несколько видов гробов, образцы венков, крестов. Рядом рекламный баннер с надписью: «Для ветеранов войны акция: при покупке гроба второй за половину цены и венок в подарок». Ольга стиснула зубы. Она вспомнила, как в декабре девяносто пятого в Гудермесе их рота попала в окружение в районе комендатуры и вокзала. Сама она чудом уцелела, ни царапинки. Тогда за час боя они потеряли убитыми сразу десять молодых ребят. Она хорошо помнила, как оставшиеся в живых, грязные и измотанные в бою восемнадцатилетние пацаны, бережно грузили тела погибших в кузов «Урала». И каждый, кто выжил тогда, думал только об одном: что если бы не прилетевшие вовремя «вертушки», то полегли бы все как один – боевиков было в несколько десятков раз больше. А на следующий день спешно спаянные цинковые гробы отправляли на аэродром…
Усилием воли Ольга заставила себя прервать тяжёлые воспоминания и зашла в торговый центр. В зале женской одежды она, разглядывая платья и блузки, вдруг с каким-то непонятным для себя страхом поняла, что все эти красивые вещи ей совсем неинтересны. Роднее всего для неё был и до сих пор остался комплект застиранной «афганки». Даже сейчас, одетая в поношенную юбку и простую кофту, Ольга ощущала какую-то тесноту и скованность в движении. Купив к чаю конфет и пройдя по скверу в центре города, она возвращалась домой уже по другой улице, где, она помнила, стояла небольшая часовня. В последний раз она была здесь перед самым отъездом на Кавказ. У неё не было при себе платка накрыть голову, но она всё же решилась войти внутрь. Народу в церкви было мало: две старушки, шепчущие у икон молитву, да молодая девчушка. Ольга купила две свечки: одну за упокой погибшим друзьям, а другую за здравие родителям и детям. У распятия она остановилась, и, поцеловав крест, тихо прошептала: «Господи, прости меня за всё…»
