Волк шел медленно и очень осторожно; лес постепенно редел, переходя в пролесок, состоящий из редких чахлых деревьев, не дававших никакой тени. Он чувствовал, что кроме него здесь никого нет, но инстинкт многих поколений его предков заставлял прижиматься к земле, чутко прислушиваться к окружающим звукам. Вокруг разноголосым хором стрекотали кузнечики, чуть справа от пролеска в ложбине возмущенно квакали лягушки – последнее время стояла удушающая жара, и воды в пруду оставалось все меньше. За холмом в селе вяло переругивались собаки. Привычные звуки, они не несли в себе опасности.
Выйдя из пролеска, волк подошел к дачному поселку, а это уже была территория человека. Люди боялись и ненавидели его, всегда и везде старались причинить боль. Много раз они загоняли его в почти безвыходные ловушки, но ему везло, и он всегда уходил хотя израненный, но живой. В его теле до сих пор сидели дробинки, которые вызывали такой зуд, что он остервенело катался по земле, вырывая клочья шерсти острыми краями торчавших камней или сучьев. Злоба и жадность – эти извечные спутники человека – были ему неведомы, страх, да, он испытывал его в минуты опасности, чтобы выжить. «Не знающий страха долго не живет» – изречения одного из полководцев древности волк не знал, но законы природы универсальны, все живущие на земле подвластны им, кроме человека, который давно противопоставил себя как природе, так и богу.
Осоловелый от дневной жары, дачный поселок, огражденный высокой оцинкованной сеткой, застыл в сонном оцепенении. Волк знал одно место, где стекающая в овраг вода прорыла небольшое углубление, заросшее травой и поэтому не замеченное охранниками. Достаточно прижаться к земле и можно незаметно под огромными лопухами переползти на запретную территорию.
Волк долго лежал на дне оврага, стараясь уловить среди привычных звуков сигнал тревоги. Ничего. С дальнего конца массива доносилась музыка, кто-то включил приемник на полную мощность.
Я часто время торопил,
Любил во все дела впрягаться,
Пускай я денег не скопил,
Мои года – мое богатство.
Музыка, пение давно стали для него привычными звуками, как стрекотание кузнечиков шли далекий лай собак, просто он не понимал, зачем так громко кричать, – ведь тем самым выдаешь себя врагам. Впрочем, логика двуногих существ всегда была выше его понимания.
Волк прополз под сеткой медленно, оглядываясь по сторонам и прижимаясь к земле, пересек дорогу и осторожно поднял голову. Поселок уже спал, лишь в нескольких домах еще светились окна, иногда за ними мелькали силуэты людей. Он снова залег, напряженно вглядываясь в окружающую темноту и принюхиваясь. Постепенно свет в окнах стал гаснуть, сначала в одном, потом в другом, наконец, потемнело последнее. Тогда он встал и пошел вправо вдоль дороги туда, откуда доносился запах гниющих отходов. Правда, он еще не пал так низко, чтобы рыться на свалке, но такие места всегда привлекали собак, особенно домашних. Перекормленные любящими хозяевами, одуревшие от безделья, их как магнитом тянуло в такие места, где они нередко становились чьей-то жертвой. Каждая бродячая собака мечтает обрести хозяина, а значит и надежду на жизнь, каждая домашняя – свободу, не понимая, что цена ее зачастую та же жизнь. Впрочем, в последнее время собак здорово потеснили люди, но волк этого еще не знал, как не знал и того, что перекормленных собак стало значительно меньше, а голодных людей значительно больше.
Пройдя сотню метров, волк замер на месте. Слева от видневшего невдалеке маленького сарайчика до него донеслось сонное бормотание кур. Не испытывая никакого удовольствия от будущего, возможно многочасового ожидания в надежде схватить потерявшую бдительность дворняжку, он снова почувствовал азарт охоты. Он прошел еще несколько десятков шагов, ноздри уловили знакомый запах. Обойдя вокруг сарая, потрогал лапой входную дверь, – заперто. Он снова обошел сарай и начал принюхиваться к задней стенке. Куры всполошились, почуяв чужака. Волк замер на месте, стоял неподвижно и ждал, пока возмущенные крики внутри сарая не стихли.
Край одной из досок прогнил и еле держался на ржавом гвозде. Он просунул нос в щель между досками и напряг мускулы шеи. Доска противно заскрипела, он рванул ее на себя. Вторую доску он вырвал мощным рывком передней лапы. Куры истерически закудахтали, беспорядочно хлопая крыльями, но теперь волк не обращал на шум никакого внимания.
Мужчины умирают от сердечной недостаточности, цирроза печени, от бедности, потому что уже не могут прокормить семью, а значит и чувствовать себя мужчиной, от богатства, потому что вместе с ним приходит жадность, а она съедает человека намного быстрее чем ржавчина железо. К такому открытию пришел один белорусский психиатр. Заметку о его, надо сказать, неординарных выводах, Марина прочитала в какой-то газете, но когда еле сводишь концы с концами, информация о проблемах современных нуворишей воспринимается, мягко говоря, неадекватно. Женщины умирают, когда их перестают любить. Так думала Марина, сидя в своем любимом кресле, положив вытянутые ноги на мягкий пуф. Ее решимость не пить медленно, но неуклонно испарялась. По мере того как отступала первая волна усталости, когда не хотелось пошевелить не только рукой, но даже пальцем и в голову лезли всякие непрошенные мысли, она начинала понимать, что бороться глупо и безнадежно, – все равно, если не сейчас, то через несколько минут она сдастся. Пойдет на кухню и нальет свой первый стакан вина. В средине недели, когда, на следующее утро надо было вставать рано на работу, Марина могла надеяться на успех. Но не сегодня. Пятница – конец рабочей недели, – и это обрекало ее на поражение.
