Я – выцветшая тень того, кто ранее ступал по мощеным тротуарам переулков, проходил сквозь дверные проемы театральных залов, лежал на скамейках, укрывшись от бушующих ветров под зеленью рослых дубов.
Мое имя Белиал, и я всего лишь тусклая тень, увидеть которую здравствующим не представляется возможным. Когда-то я был схож с ними, у меня были заботы, дела, цели и переживаемые чувства. Теперь же я представлял из себя бесплотного зрителя, чье сердце вроде бы и продолжает биться, но сколько бы я не пытался прочувствовать пульс, касаясь пальцами тонкого запястья под шелком, мне так и не удалось зафиксировать внутреннего биения жизни.
Изо дня в день я путешествовал тропами, заученными мною с уже далекого мгновения обретения личины падшего ангела. Я сидел на скамейках, наблюдая за тем, как голуби взмывают в серое небо, сливаясь с ним в единое целое благодаря своему оперению. Я читал латинские аббревиатуры, оставленные на стенах жилых зданий, силясь уловить заложенные в них смыслы. Я заходил в театры, пытаясь разобраться в сюжетах разыгрываемых пьес, но каждый раз это оказывалось тщетно – в представлениях сменялись лица и декорации, но все, что представало пред моими глазами было сродни белому шуму. Аудитория зала же завороженно глядела на сцену, временами взрываясь аплодисментами. Иногда вместо оваций этот зверь шмыгал десятками своих носов, поддавшись на драму, разыгрываемую актерами.
Завидев эту тварь, мне тут же хотелось стать ее частью, подсоединив к кровеносной системе этого организма свои сосуды, дабы и я смог ощутить хотя бы толику эмоций, печатью зафиксированных на ее многочисленных физиономиях. Сегодняшнее посещение не стало исключением.
Я ходил меж рядов партера, заглядывая в лица зрителей. Моей целью было скопировать их переживания, вновь научиться чувствовать. Они не обращали на меня внимания, продолжая смотреть на подсвечиваемые прожекторами подмостки. Поднявшись на ложу, я остановился возле девушки, что не могла унять плача, и сел на соседнее от нее кресло. Слезы. Мне захотелось взять одну из них себе на память, ведь в полумраке они напоминали миниатюрные бриллианты. Коснувшись щеки зрителя, я попытался подцепить каплю, но она прошла сквозь мой выцветший палец, упав на джинсовую юбку хозяйки. Момент – и былой бриллиант обратился в темноватое пятно на плотной ткани.
Я обратил свое внимание на авансцену. Артисты исчезли, а на их месте появилась одинокая певица, высвечиваемая из мрака слепящими рядами софитов. Дешевые декорации канули в небытие, все, что осталось на площадке для зрелищ – это солистка в вечернем платье пурпурного цвета, стоящая у микрофонной стойки. Крепко обхватив ее руками, она закрыла глаза, вслушиваясь в недоступную мне игру инструментов, доносящуюся до нее из оркестровой ямы. Мерно покачивая головой, она будто вошла в транс, позабыв о своей партии в композиции.
В портере началось движение – люди вставали со своих кресел и обменивались короткими фразами, после чего скрывались за тяжелыми дверями, ведущими в фойе. Зал пустел, кода была отвергнута зрителем. Девушка, разделявшая со мной балкон, протирала смуглую кожу от подтеков туши. Закончив, она также встала со своего места, направившись к выходу. Непродолжительное мгновение – и я остался один на один с примадонной.
Музыканты в яме замерли, после чего, откланявшись отсутствующим зрителям, ровным строем покинули зал. Певица, словно по инерции, продолжала потряхивать головой, улавливая отголоски прощального арпеджио, циркулирующее в свободном полете по просторному помещению. Мне захотелось поймать этот звук своими пальцами, в надежде, что если мне удастся заточить его меж своих плотно сжатых ладоней, то, поднеся их вплотную к маскарону, я смогу расслышать шепот музыкального инструмента. Я уже начал вскидывать руки, но на полпути они безвольно упали на складки моего плаща – бессмысленность попытки остановила меня от действия.
Охвативший девушку трепет сошел на нет, ее руки проехались по стойке вверх, обхватив переливающийся в свете ламп микрофон. Открыв глаза, она задержала свой взгляд на пустующем амфитеатре.
А затем я впервые за долгое время смог отчетливо расслышать дрожащий человеческий голос. Купол, изолировавший меня от внешнего мира, дал трещину. Я не знал языка, на котором были написаны слова этой песни. Мне не было известно, каков ее сюжет. Единственное, чем я мог довольствоваться – это меццо-сопрано, прорезавшим непроницаемый саван, в который я был обернут с тех пор, как принял свое новое «Я». Но большего мне и не требовалось.
Прикрыв веки, я откинулся на спинку кресла, слушая надрывающийся голос девушки. Певица взяла ноту в высоком регистре, от чего купол над моей головой окончательно лопнул, осколками опав к моим ногам. В мои ноздри ударил запах затхлости, сливающийся со сладковатыми ароматами одеколонов, оставшихся невидимым напоминанием об ушедших театральных завсегдатаях. Я вновь чувствовал.
Пальцы начало сводить, маскарон сдавливал голову, сдирая кожу с кончика носа и ушных раковин. Несколько кровавых капель стекло по моей шее, скрывшись за воротом просторного плаща. Я совру, если скажу, что это не доставило мне удовольствия. Боль от раздираемой плоти, наслаждение от красоты женского голоса и – я уже и забыл, какой бывает жизнь. Я вновь чувствовал.
