Здравствуйте, моё подлинное имя Махавира. В своей предыдущей жизни я был Бодхисаттвой и толковал Дхарму для страдающих существ в Юго-Восточной Азии в области современных Таиланда и Камбоджи. Перед самым покиданием тела я потерял сознание и не наблюдал всё до конца.
Миновала кальпа и я снова вышел из чужого тела ровно в 10:01:88. Раннее утро января, что могло быть ужаснее такой лёдовой поры. Да ещё и в такую рань, да ещё и на плонете Жопа. Но по документам я из Тольятти. Неприязнь к пробуждениям спозаранку оказалась врождённой. Я родился с недостатком дыхания, оно было затруднено поражением лёгких. Проблемы появились прямо с первого дня во внешнем свете.
Ну а каким можно было выползти в эпоху грядущего развала и последующим за ним упадком, который всё продолжается. Полнейшая бессознательность и беспомощность. Ума совершенно нет. Я просто был маленьким чистым зеркалом. Сразу диагнозы: рахит, астма, дисбактериоз и сопутствующие всему этому месиву другие неприятности тела.
Девственный мозг так не хотел всасывать чепуху: мама, папа, дя, нит. Я хотел дальше молча сосать сочные груди полные нектара и полезностей. Моя грудная клетка явно искажалась, она стала вогнутой. Кто-либо не заметил и наступил, но успел вовремя одернуть подошву при хлопках треска.
Постоянные шприцы с затупленными иголками. Распад страны, зачин нового распада, ещё более тягучего и почти не заметного. Они кипятили весь инвентарь, ничего своего не было и нет. Протыкания кожи производились нищими медсестричками каждый день. Они зачем-то хотели, чтобы я продолжал свою жизнь. Вдруг хотя бы он станет кем-то, а не тем-то. Среди такой разрухи как все смогли выжить. Главное молоко и хлеб всегда были по сносным цифрам на тетрадных листах, вырванным и вдавленным в животворящее питание.
А я всё болел и болел с дыханием как сопло сопки – свистяще-хрипящее. Воздух ещё не загазован миллионами стальных чудовищ, к которым всё больше и больше стремилась каждая семья. Колбаса вкусная и невкусная – дорогая и дешёвая. У вкусной даже тонюсенького ломтя хватало для сытного наслаждения. Забавой было ещё и натирать чесноком корочку чёрного хлеба. Но я уже сам ходил на горшок, но по прежнему сосал через резиновую сосочку молоко. Тогда оно было, как и воздух ещё натуральным. Все настолько доверялись друг другу, что в ЗАГС прокидывали прошение о разрешении стать зависимыми друг от дружки. Настолько верили, что каким-то чудом отдельные лица захапали себе всю большую землю. Никто и не заметил, кто там что себе присвоил или купил на деньги, которых ни у кого никогда не было.
Эта фиолетовая страна вынужденно принимала курс на обезьянничание западу и одновременно с этим отход от всего восточного. Но чем больше жители хотели быть похожими на тех, кто постоянно улыбался, тем уродливее они становились. Век подходил к концу. Люди, у которых было всё для путной жизни продолжали истязать себя и других. Никому не нужная горстка на юге пожелала быть ни от кого не зависящей. Вместо того, чтобы обнести стеной и предать вечному забвению непокорную территорию, без которой всем было бы только легче они посылали туда рано умирать зелень. Свои-то не нужны были, а уж эти, с которыми у основного населения никогда ничего не было общего и подавно. Но для тех, кто отправлял любая сторона являлась крупногабаритным мусором. Нестерпимая жажда удержания в своих поганых и загребущих ручонках не только человека, но и даже клочка федеральной земли не выжечь ничем в тех, у кого внутри заел помойный, сильно изношенный совок из чугуна. На смену одним уставшим припирались другие такие же.
Существенно поздней ночью я ощутил что-то неладное с собой. Любопытные партизанские движения неизвестной природы. Это не прекращалось, неподвластное моей воле или уму. Что могло быть хуже, чем ночная вылазка глистов. То, что творилось на выходе из шланга стало нестерпимым. Свербёж от шевеления паразитов принуждал меня беспрерывно корпеть на горшке и тужиться в уповании на то, что ещё осталась спасительная масса, которая вытолкнет и заберёт с собой окаянных червей. Из-за сильных препаратов для лечения астмы иммунитет убивался и любая инородная гадость чувствовала внутри меня, как дома.
Когда моя корявая речь стала чуть богаче я выразил то, что выводило из равновесия. С клизмой сделалось полегче: быстренько промыл, лёг дрыхнуть. Вероятно, чтобы лишний раз не травмировать меня или ради спортивного интереса иногда мать вручную выискивала глистов под ярким светом, изловчаясь схватывать яйцевыводящую гадину.
Старший брат являлся моей противоположностью. Я всегда молча терпел мутные боли от своих врождённых неудобств, а этот постоянно орал и истерил из-за преследовавших его вспышек мигрени. Он никогда не брал меня вместе погулять, но мне и не особо надо было, я мог поиграть и побеситься с первым встречным.
Мы остались с братом наедине и решили развлечься в камень, ножницы, бумагу. Он жульничал и выставлял колодец, в который всё проваливалось. За это он волок меня голой спиной по жёсткому паласу, один проигрыш – один прогон. К приходу родителей от моей кожи ничего не осталось. Она была до такой степени стёрта, что проступили пузыри. Мать мазала меня подсолнечным маслом.
