лабиринт
отправление в путь
– Который час?
– До отправления в путь несколько биений сердца.
– Где я?
– В зале ожидания, в комнате сна.
– Разве я здесь по своей воле?
– Воспоминания сданы в камеру хранения.
– Этого не может быть
– Это – есть. Раскрываешь книгу, ищешь среди слов и между строк подобие своего Я, сходство судеб…
– Разве это так?
– Очнись и убедись. Или предпочитаешь пребывать в забытье?
– Была клетка города, сетка улиц, стена домов. Было одиночество перед скопищем свидетелей моей жизни.
– Что тебе до городов? Что городам до тебя?
– Мне было предложено включиться в игру. Ставка – собственное сердце. Выигрыш – новая жизнь.
– В более уютной клетке?
– Не знаю. Мне было предложено выйти в неведомое, неиспытанное.
– Навсегда? Навечно?
– На ближайшее время.
– Что тебе до времени? Что времени до тебя?
– Мне надо немедленно очнуться. Осталось сделать последний шаг. Хочу сделать решающий ход.
– Необходимость или долг?
– Необходимость настоящего. Долг загубленному прошлому. Содействие лучшему будущему
– Стоит ли помогать движению будущего? Ведь его образ неясен. Или тебе известны намерения всех, кто вовлечён в игру? Ты знаешь карты всех путей? Тебе известны все дороги к лучшей жизни?
– Что мне терять, кроме соседей по клетке?
– Ставка – твоё сердце. Что с тобой станет, если оно остановится?
– Что со мной станет, если оно начнёт биться иначе?
– Долг в том, чтобы завершить игру к назначенному сроку? Последний ход, осталось раскрыться, и вдруг – забытьё. Боишься яви? Что у тебя на руках?
– Я смотрюсь в явь, как в зеркало, и за танцующей улыбкой королевского джокера вижу судорогу площадного шута.
– Смущение своей ролью? Смущаешься своим участием в игре? Тебя интересовал выигрыш или достоинство роли в игре?
– Я не помню. Я не понимаю. Я не знаю.
– Когда произошло впадение в забытьё? В какое мгновение твоей жизни было пропущено мимо внимания явление странного Нечто, смущающего своим величием, своей низостью?
– Не знаю. Видимо, до сна. Очевидно, вчера.
– Он или Она?
– Это. Это с Ней. Это с Ним. Это с Ними. Всё Это.
– Это так важно? Выигрыш или достоинство? Важно Что, Зачем, Почему, или важно Как?
– Моё имя и есть Каким Образом я живу. Разве Это не так?
– Ты беспокоишься о своём образе. Взволнованность Этим. Совсем не волнуешься о Ней, о Нём, о Них?
– Разве Они волнуются о моей судьбе?
– Разве твой выигрыш достанется Им?
– Разве Она – не моя душа, облекающая мою судьбу в радость?
– Разве Он – не твой дух, пронизывающий твои намерения?
– Разве Вопрос ведёт сквозь жизнь?
– Разве выигрыш в Ответе?
– Это… Игра теней… Свет!
«Всё проходит», – повторяла Она. «Всё возвращается», – настаивал я. Всё снова обернулось в имена и лица.
Первой нахлынула толчея бомков и шлязгов, и Лунин, не выносивший циркачей, поморщился: «Шуты!». Под лязганье оркестровых тарелок на арену выкатился укротитель, щёлкавший телефонным шнуром и гонявший трубки по тумбам аппаратов – пискотрубы отчаянно верещали, но всё же мужественно сигали на послушно подставленные корпуса – некоторые затихали, другие так и путались в марках и габаритах, блуждая по арене – на привязи… «Смертельный номер!» – проорали глотки, и Лунин, встав с места, нехотя пошёл прямо сквозь купол шатра, сквозь складки покрывала к рявкающей громаде, усеянной кнопками.
– Да! Кто спит? С вами не выспишься.
– Некоторые с женщинами спят, а некоторые с ними бодрствуют. Так кто же не давал тебе уснуть? – прожурчал ручеёк под склоном головы, и прорисовался рассвет в виде табачного тумана над гладью зеркала, горелых обоев над обуглившейся дверью.
– Извините, я пока не понимаю шуток. Кто вы? – пробормотал Лунин, появившийся в закоптившемся зеркале вполне Луниным, только красноглазым.
– Прекрасно, богатой буду, – попыталась засмеяться оплавленная трубка. – Эльза, кто же ещё?
– Довольно самонадеянно, – протянул Лунин, надавливая на ноющий висок, и лопнул:
– Хватит язвить, я ж не понимаю ничего! Приезжай да посмотри сама! Если не боишься замараться, – вклинил в череду попискиваний, скакавших сквозь чумазую решётку возле уха.
Под порезанной ступнёй хлюпали лужицы. Лунин проследил за отпечатками сапог, прошлёпавших ночью и в кухню, и до дивана, и… Нет. В рабочей погоны не сверкали. Хорошо. И тут же, задёрнув шторы, кинулся выворачивать ящики, проверять карманы. Нет. Нигде никаких записок. Нигде никаких пометок. Пачка шлёпнувшихся на пол радужных бумажек – пачка, перетянутая резинкой – пачка шершавеньких листков с отпечатками единиц и нулей… И что? Ничего примечательного. Что такого примечательно плохого в сбережениях скромного труженика? Что плохого в тысяче долларов? Десять раз по тысяче – десять раз не плохо. Лунин решил, что если бы хотели отомстить, то переломали бы пальцы, или зрение попортили. Хотели бы убить – … Поджог – так, намёк. «Вторая степень секретности. По прочтении сжечь. Во избежание реставрации пепел измельчить». Про кремацию свидетелей ничего съязвить не успел, потому что вот она и Эльза.
