Я устроился поудобнее на верхней полке купе, заложил руки за голову и закрыл глаза. За окном слышались привычные звуки вокзальной суеты, характерный скрип колесиков чемоданов, гортанные крики вокзальных торговцев, невнятный бубнеж дикторши в динамиках, разноголосый гомон провожающих и пассажиров.
Я – челнок.
Никогда бы не подумал раньше, что меня станут обзывать таким словом. Но после крушения нашей советской империи в лексиконе её жителей появилось немало новых выражений. Мудреных, вроде тех, что произносились с экрана телевизора лысоватыми гражданами с выпученными глазами и причмокивающими губами. И вот такие – простые выражения, которыми окрестили потерявших работу, кинувшихся на заработки валюты за бугор. Наш деревянный рубль потерял доверие бывших строителей коммунизма.
Я еду в Варшаву.
Уже в который раз, даже со счета сбился. И каждая поездка приносит новые впечатления. Всё непредсказуемо. Ты можешь хорошо заработать, а можешь вернуться ни с чем. Если деньги найдет таможня, если тебя обманут поляки, или ограбят бандиты. Сколько слёз я видел на центральном вокзале польской столицы! Сколько горя в глазах людских. Криминал расцвел пышным цветом в начале 90-х именно на почве, удобренной деньгами челноков.
Меня можно обмануть, но ограбить нелегко. Я бывший боксер, мастер спорта. Но всё же раз случилось.
Уже в трамвае я заметил за собой слежку. Их было четверо, кавказцы, похожие друг на друга. Они окружили меня в проходе: двое сзади, двое спереди. Ближний ко мне сверлил меня взглядом, как будто хотел загипнотизировать, напугать уже сейчас.
– Думаешь, я вас боюсь, тварей? – усмехнулся я, глядя чурбану прямо в глаза. Тот дернулся, сглотнул кадыком. Не ожидал. Лишь что-то прошипел в ответ на своем обезьяньем языке.
Они напали на меня сразу, после выхода на остановку, не боясь местных жителей. Видимо, вели с самого рынка, где я оптом скинул партию товара. Я контролировал ситуацию, делая отбивы, уклоняясь от свистевших кулаков, отвечая короткими, но болезненными джебами. Один уже валялся в канаве, зажимая руками фонтанирующий кровью нос. И тут я сделал ошибку. Посчитал, что их осталось трое. Все они, тяжело дыша и приняв боевые стойки, стояли полукругом передо мною. Рожи в крови. Мне тоже надо было отдышаться. И тут я почувствовал сильнейший удар сзади. По голове. Чем-то тяжелым.
«Значит, был пятый… Как я его не заметил? Эх, жаль, что нет в руках моего любимого АКМ…» – успел подумать, проваливаясь в темноту.
Очнулся в приемном покое местного госпиталя. Сразу пощупал внутренний карман рубашки, где лежали две тысячи долларов, вырученные от продажи барахла. Пусто.
Скрипнул с досады зубами. Как сейчас были мне нужны эти две тысячи долларов! Я вкладываю их в строительство дома. Живу в Люберецкой коммуналке, а дом – в Малаховке. Старый дедушкин сарай я развалил, на его месте выросли кирпичные стены в два этажа. Осталось самое трудное – провести коммуникации. Газ, водопровод, канализация. Я строю дом для единственного сына. Тот живет с матерью, мы развелись, когда эта стерва изменила. Слишком долгой была моя командировка в Афган. Мои друзья почти все в бандитах. Точнее сказать, – пацаны они. Братва. Всё время зовут к себе: «Серый, брось ты это неблагодарное дело, иди к нам, заработаешь в сто раз быстрее на свой дом»!
Не хочу.
Знаю, как они зарабатывают. У соседа Мишки руки по локоть. Он был тяжеловес, теперь кличут быком. На стрелки ездит. Нет, мне такие бабки не нужны. Запачканные кровью.
Я перевернулся на другой бок и вздохнул. Какие-то дурные мысли лезут в голову. Не к добру, наверное. Неужели опять не повезет? Посмотрим.
В больнице я валялся две недели. Там мы и познакомились с Гражиной. Она работала врачом. Такая вся из себя красивая. Длинные волосы, фигурка с тонкой талией, глазищи в пол-лица, носик с небольшой горбинкой, что придавало ей неповторимый шарм. В общем, зеленоглазая блондинка. Мне сразу понравился её голос, как-то по-особенному произносящий шипящие звуки польского. Когда я лежал в забытьи и не мог видеть девушку. А уж открыв глаза, сразу захотел её. Любой бы мужик на моем месте захотел. Ибо она склонилась надо мной, видимо, прислушиваясь к дыханию. Халатик распахнулся, обнажив два аппетитных арбузика. Тут я и открыл глаза. Полька отпрянула, смутилась, покраснела и вышмыгнула из палаты.