Жизнь не удалась.
Я потрогала ноготь сломанный, пнула стену и охнула от боли. Осмотрела ногу придирчиво и обнаружила синяк на щиколотке белой.
Жизнь не удалась вдвойне!..
- Варварушка, детушка... - прожурчало ласково снаружи.
- Чего еще?! - нахмурилась я, растирая ногу.
- Покушала бы, совсем ведь исхудала, милая...
- Не хочу! - Принялась я ноготь подпиливать, пока он окончательно не сломался. Мало мороки было их выращивать! Так теперь еще и ломаться вздумали... Нет, не везет мне в последнее время, все из рук валится!
- Варварушка...
Я закатила глаза. Нянюшка моя милая способна даже изваяние каменное из себя вывести!.. А уж с тех пор, как от меня Степка-дурак сбежал, все поголовно в тереме уверены, что помру я от горя неизбывного да голода лютого, коим специально для цели этой себя и морю. Ха! Три раза ха!!! Да чтоб я - и из-за него, мало того что безродного, так еще и на голову ударенного?!
Не дождетесь!
Ну да, порвала я несколько подушек пуховых да, кажется, перинку мягкую - и что с того-то? Надо ж было мне душеньку ретивую как-то успокоить, отвести! Чтоб от меня, княжьей племянницы, первой во княжестве нашем Ласковенском красавицы, женихи бегали - где ж это видано-то?! Но так злиться - одно, а саму себя за отсутствие у некоторых разумения наказывать - это уже совсем другое. Не слишком здоровое на голову.
- Ну так как, Варварушка, откушаешь чего-нибудь?
- Нет!!!
Все, вывели-таки из себя. А потом говорят, что я - буйная. Я - не буйная, я - это я! А кому не нравится - не связывайтесь! Взгляд упал на вазу, скромно на подоконнике стоявшую. Красивая, изящная, тонкая, с рисунком забавным, с каймой из розочек по горлышку узкому. Степка привез из поездки дальней. Схватив вазу, я с удовольствием шваркнула ее об пол, поглядела на крошево мелкое, блестящее, в кое она превратилась, и почувствовала себя намного лучше. Отряхнув руки, я наконец вышла из светлицы.
- Проголодалась?! - с радостью набросилась на меня караулившая под дверью нянюшка.
Я от неожиданности аки заяц подстреленный подпрыгнула да понеслась прочь из терема - народ только так предо мной расступался, в стены вжимался. Эх, ну и заработала же я себе славу!.. Первой ведьмой княжества за глаза кличут... А я ж никому ничего плохого не сделала! Лишь пару-тройку раз показала, что такое княжья кровь во гневе...
Сама не заметила, как ноженьки вынесли меня на берег речной. Очи потемневшие словно песком припорошили, и в горле что-то скреблось, дышать не давая.
Ну уж нет, плакать не буду!
Вот посижу здесь, успокоюсь...
Ох, ну как же я зла все-таки! Никому дела до меня нет и не было, даже дядька родной не любит - только и думает о том, как бы с рук поскорее сбыть, мнением моим даже не поинтересовался ни разочка. А я что? Не хочется мне из княжества родного в края дальние уезжать, там чужое все, враждебное, не такое, как у нас. Даже солнышко светит по-другому, даже ветер песни другие по ночам поет... Вот и придумала я, как от женихов незваных да нежеланных избавляться. Хорошо придумала, ладно да складно: один жених - три испытания. Никто еще не прошел их. А кому охота по болотам лягух ловить, ветер в поле искать да реку вспять поворачивать?.. Так что жила я себе припеваючи, горя не зная, пока не вздумалось дядюшке за Степана меня просватать. Вроде б и уезжать никуда не надо, вроде и так совершил он немало для княжества нашего, вроде и по сердцу мне пришелся, но... занесло меня по привычке. Вот и...
Нет, ну каков подлец!..
Смотрела я на воду текучую, на облака, в ней отражающиеся, да вздыхала горько, сама себя жалея.
То, что в посаде колокола заливаются, словно в судорогах предсмертных сотрясаясь, не сразу поняла. А когда поняла да с земли подхватилась, поздно было - тень черная полнеба укрыла, хлопнули крылья огромные, ветер поднимая, заскрипели когти крепкие о камни, искры высекая...
...последнее, что услыхала я - крики женские, ужаса полные...
* * *
Князя решили грабить глубокой ночью, в час, когда даже кобель свирепый во дворе дрых без задних лап. Чтобы так же дрыхли и стражи недреманные, Ванька дворовый приволок три бочонка вина крепкого - из княжеских же погребов, думаю, - а вот спаивать верных сторожевых «псов» мне выпало. По жребию. Что делать, ежели я таким вот невезучим уродился... Лица подельников глумливо залоснились, едва короткая соломинка оказалась в моих руках, а я ухмыльнулся нагло и заявил, что мог бы споить и стаю оборотней кровожадных, не то что мужиков, до дармовой выпивки охочих. Мне дружно похлопали в ладоши и вместе с бочонками во двор выпихнули, предлагая доказать сказанное делом.
Приуныл я заметно, но отступать было некуда - пришлось, взгромоздив на себя первый бочонок, топать к караулке, у коей лениво развалились два явно скучавших стражника. Рассмотрев под надвинутыми по самые косматые брови шеломами рожи, я обрадовался - на редкость туполобые! И в то же время как будто знакомые... Да и княжий двор, к слову, тоже... Не будь я сам навеселе - непременно бы вспомнил, а так... покатился навстречу нетерпеливо раскрывшим жадные объятия неприятностям.
Осклабившись, я сделал вид, что собираюсь проскочить мимо, и, конечно же, немедленно остановлен был. Прикинувшись дурачком, я «простодушно» выложил парням трогательную историю о том, как выиграл у конюшего бочонок вина и вот теперь, как почительный сын, тащу честно выигранное домой, папаше родному. К счастью, не ведали они, что о папаше своем, равно как и о мамаше, я слышать ничего не слыхивал. Правда, рассматривали они меня слишком уж внимательно, но даже если бы мы раньше и встречались, вряд ли я узнан был - отчасти из-за одежки драной, отчасти - из-за бороды дикой, коей зарос едва ли не по самые брови. Носы стражников заострились и непроизвольно закосили в сторону бочонка, коий я на время рассказа сгрузил со спины (не такой я уж и богатырь, чтобы его на себе держать). Левый, как жердь худой, даже облизнулся, и тогда я, «по доброте душевной», предложил им винца попробовать. Ребята обрадовались и, оглядываясь воровато, затащили меня вместе с бочонком (или, скорее, бочонок вместе со мной) в караулку. Ну а там все пошло, как по маслу. Они даже не удивились, откуда взялся второй бочонок, а третий и вовсе не понадобился - пока я, проклиная все на свете и трезвея, волок его на хребту, эти пьяницы горькие успели благополучно уснуть сном крепким да здоровым, свернувшись в клубки уютные, кои так и хотелось разок-другой пнуть для острастки... Я крякнул довольно и, сняв с пояса дылды ключи, аккуратненько прикрыл дверь караулки, подпер доской толстенной, валявшейся неподалеку, и пошел звать своих подельников...
